— Горе делает нас мудрее, — заметила миссис Палмер
с грустью. — Я поняла это совсем недавно. Прошло целых десять лет, прежде
чем я смогла спокойно говорить об этой трагедии. Мой муж… У него было больное
сердце. Смерть Джимми явилась для него ударом, от которого он так и не
оправился. Он умер три года спустя.
Да, понял Чарли, жизнь обошлась с ней жестоко. Другому
человеку хватило бы и половины того, что пережила она. Но, несмотря на это,
миссис Палмер не производила впечатления человека сломленного, согнувшегося под
ударами судьбы. Скорее наоборот — горе закалило ее характер, укрепило дух, и
Чарли невольно спросил себя, случай ли привел его к порогу ее дома или для
этого существовали какие-то высшие причины?
— Скажите, у вас есть другие… родственники? —
осторожно поинтересовался Чарли. Он хотел спросить о других детях, но в
последний момент смутился. Вряд ли, рассудил он, погибшего сына мог ей кто-то
заменить.
— Нет. — Миссис Палмер улыбнулась и покачала головой,
и Чарли снова подумал о том, что не замечает в ней ни застарелой горечи, ни
подавленности. — Я теперь совершенно одна. Вот уже одиннадцать лет… Именно
поэтому я и стала сдавать комнаты надето, иначе мне было бы слишком одиноко.
Но, глядя на нее, Чарли не мог в это поверить. Миссис Палмер
казалась ему слишком энергичной, чтобы предаваться унынию и тоске. Вряд ли она
была способна добровольно заточить себя в четырех стенах, чтобы бесконечно
оплакивать свои потери. Нанес это было совсем не похоже.
— И еще этот дом… — добавила она неожиданно. — Это
настоящее чудо, Чарли, можете мне поверить. Мне не хотелось, чтобы он пропадал
зря. Это очень старый дом, он мне нравится, и я подумала, что не должна
пользоваться им одна. Мой сын Джеймс… Джимми и Кэтлин, его жена… он был им
совсем не нужен. Даже если бы они не погибли, они все равно не стали бы жить
здесь ни за какие коврижки. Для них он был слишком несовременным, так что мне
иногда кажется, что, если бы все повернулось иначе, мне бы, наверное, пришлось
в конце концов его продать. Атак… Знаете, Чарли, этот дом — единственное, что у
меня осталось. Вы меня понимаете?
Он понимал ее. Еще как понимал! Это был действительно
замечательный дом, и он вдвойне жалел миссис Палмер, которой некому было
передать свое главное сокровище. Кроме того, Чарли подозревал, что в конце
жизни он может оказаться примерно в таком же положении, если, конечно, не
предпримет никаких решительных шагов, чтобы все изменить, если не сумеет
полюбить снова, жениться, завести детей. Однако пока что ни одна из этих
возможностей его не прельщала. Его раны были слишком свежи, и он даже не мог
представить себе, как это он будет жить с другой женщиной, встречать с ней
Рождество, ходить в гости, путешествовать.
— А вы? У вас есть семья, мистер Уотерстон? — спросила
миссис Палмер и поглядела на него. Насколько она могла судить, ее неожиданному
гостю было около сорока. В этом возрасте мужчина, обладающий такими, как у
него, внешними данными и характером, уже должен был быть женат и иметь
одного-двух детей. Он был настолько похож на ее Джимми, что она не могла —
пусть неосознанно — не провести параллель между их жизнями.
— Нет, у меня никого нет, — покачал головой
Чарли. — Как и у вас. Мои родители давно умерли, а детей у меня никогда не
было.
Он ничего не сказал о жене, и Глэдис поняла, что здесь
кроется какая-то трагедия. В первую минуту она даже подумала, что у него,
возможно, не все в порядке по мужской части, однако ей почему-то казалось, что
это маловероятно. Его сексуальная ориентация тоже не вызывала у нее сомнений —
если бы что-то было не так, она наверняка бы это заметила. Оставалось только
одно…
— Вы долго были женаты? — спросила она осторожно,
чтобы не обидеть его и ненароком не разбередить еще свежую рану.
— Десять лет, — глухо ответил Чарли. — Формально
мы еще не разведены, но это только вопрос времени.
— Мне очень жаль, — проговорила Глэдис, чувствуя,
как на глаза снова наворачиваются слезы. Ей и в самом деле было жаль его. Чарли
с самого начала показался ей мягким, нежным, доверчивым и добрым, и она
довольно хорошо представляла себе, какой глубокой и болезненной была его рана.
— Развод — это страшная вещь, особенно когда расстаются
двое людей, которые когда-то любили друг друга. Я очень сочувствую вам, Чарли,
очень.
— Да, мы любили друг друга, — подтвердил
Чарли. — Я еще никогда в жизни не терял любимого человека, кроме, конечно,
родителей. Но ведь мои отец и мать умерли, и я ничего не мог с этим поделать. И
никто не мог. А тут… Впрочем, я думаю, что одно не слишком отличается от
другого. Во всяком случае, ничего поправить я не сумел. Последний год я прожил
словно в трансе. Кэрол… ее зовут Кэрол, ушла от меня девять месяцев назад.
Может быть, это глупо, но до самого последнего момента я был блаженно счастлив,
я даже не догадывался, не подозревал, что с нами что-то происходит. Должно
быть, я вообще не разбираюсь в людях, иначе бы я почувствовал, что нужно что-то
предпринять. Конечно, не очень-то приятно говорить о себе такое, но… — Не
договорив, Чарли грустно улыбнулся и развел руками. Миссис Палмер смотрела на
него с сочувствием.
— Зовите меня Глэдис, — сказала она
неожиданно. — А я буду звать вас Чарли, хорошо? Кажется, я и без вашего
разрешения стала вас так называть.
Он кивнул, а Глэдис поймала себя на том, что относится к
нему как к сыну — как к своему выросшему сыну, который чудом уцелел после той
страшной катастрофы, в которой он потерял дочь и жену. Чарли нужно было
выговориться, и она готова была слушать его хоть до утра.
— Ты слишком суров к себе, Чарли, — продолжала
Глэдис. — Ты далеко не первый и, уж конечно, не последний мужчина, который
думал, что все просто отлично, и вдруг обнаружил, что ошибается. И все же это
был действительно страшный удар… в том числе и удар по самолюбию.
Глэдис было нелегко решиться заговорить с ним об этом, но ей
почему-то казалось, что Чарли вполне способен понять то, что она собиралась ему
сказать. Он страдал не только и не столько из-за того, что потерял любимого
человека, но и из-за уязвленного самолюбия. Именно гордость не давала ему
забыть о том, как с ним обошлись.
— Возможно, мои слова покажутся тебе слишком жестокими,
Чарли, но мне кажется, что ты переживешь свою потерю. В твоем возрасте это
неизбежно. Конечно, ты можешь переживать и мучиться до конца своей жизни, но я
не думаю, чтобы это было правильно. Я знаю, на это потребуется время, много
времени, но в конце концов ты снова начнешь смотреть на мир вокруг себя с
интересом и радостью. Со мной это в конце концов произошло, а ведь я намного
старше тебя. Да-да, — добавила она, перехватив недоверчивый взгляд Чарли. —
После того как Джимми, Кэтлин и Пегги погибли, я могла запереться в доме и
похоронить себя заживо. Я могла сидеть в четырех стенах, ожидая смерти, и,
когда умер Роланд, я готова была именно так и поступить. Что меня спасло? Этого
я ДО сих пор не знаю. Просто я подумала, что это ничего не изменит и никому не
принесет пользы. Я отлично понимала, что жить мне осталось совсем немного, и
мне казалось, что не стоит пускать эти годы псу под хвост. Они умерли, но ведь
я-то еще жива! Нет, конечно, я их не забыла — я плачу, когда мне становится
совсем одиноко. Каждый день, каждый час, каждую минуту я думаю о ком-нибудь из
них, и иногда меня охватывает такая тоска, что хоть головой в петлю, но, как
видишь, я еще жива и умирать пока не собираюсь. Я чувствую, что должна жить
дальше, жить за всех них, потому что иначе чего же стоит моя жизнь? Я не хочу,
чтобы время, которое отпущено мне судьбой, оказалось потрачено впустую. У
человека нет на это никакого права. Мы можем скорбеть об ушедших, можем
оплакивать их, можем даже носить траур, но хоронить себя заживо мы не имеем
права. На мой взгляд, это просто непозволительная роскошь, если не сказать —
глупость.
