В ответ Франческа лишь резко тряхнула головой. В его
предложении ей почудился беззастенчивый напор, поэтому меньше чем через две
минуты они с Моник уже попрощались и исчезли. Чарли остался один, и мысли его
были совсем не праздничными.
Он еще никогда не видел женщины, которая так явно страдала
бы от каких-то глубоких душевных ран, и не представлял себе, чем же мог так
разрушить ее олимпийский чемпион. Дело было даже не в ее страданиях; Франческа
напоминала ему втоптанный в грязь цветок, который уже никогда не поднимется, не
говоря уже о том, чтобы цвести.
Еще одно обстоятельство тревожило и огорчало его. Дело было
вовсе не в том, насколько ужасно обошелся с Франческой муж; Чарли допускал
даже, что ничего особенно страшного там не было, и никакого значения это уже не
имело. Самым главным была убежденность Франчески в том, что с ней поступили
подло, что ее предали, и теперь, потеряв надежду и разуверившись во всех и вся,
она пряталась в свою раковину каждый раз, когда к ней кто-то приближался.
Вместе с тем Чарли было совершенно ясно, что, несмотря ни на что, Франческа
оставалась мягким, чувствительным, добрым человеком. Будь она настоящей
стервой, она отнеслась бы к разрыву с мужем гораздо легче.
Поднявшись с кресла у камина, куда он опустился в своей
задумчивости, Чарли перешел в бар и просидел там до половины одиннадцатого.
Потом он вернулся в свой номер, посчитав, что ему нет никакого резона торчать
внизу и наблюдать, как другие пьют и веселятся. Как и Глэдис Палмер, Чарли в
последние годы не любил встречать Новый год, и поэтому в полночь, когда
заревели автомобильные сигналы, зазвонили колокольчики, а в небо с шумом
взвились разноцветные огни фейерверков, он уже крепко спал, уткнувшись головой
в подушку.
На следующий день он проснулся свежим и бодрым и увидел, что
пошел густой снег, сопровождавшийся сильным, холодным ветром. Кататься по такой
погоде было нельзя, и Чарли решил вернуться в Шелбурн-Фоллс. Oт Клэрмонта до
того места, где он жил, было совсем недалеко, поэтому он мог снова приехать
сюда, как только погода прояснится. К тому же Чарли чувствовал, что трех дней
хорошего катания для него вполне достаточно; в шале же его ждали дела, за
которые ему не терпелось приняться.
В десять тридцать утра он уже выписался из мотеля и через
полчаса был дома. За время его отсутствия сугробы вокруг шале заметно выросли,
и на поляне стояла полная тишина, не нарушаемая даже свистом ветра, от которого
сохранили молчаливые могучие ели. Чарли всегда нравилось слушать тишину,
поэтому, наскоро перекусив, он растопил в спальне камин и устроился с книгой в
кресле у окна. Так он просидел несколько часов, то читая, то поднимая голову и
любуясь окрестностями, которые продолжал заносить бесшумный снег.
Время от времени он принимался думать о маленькой девочке,
которую он встретил в Клэрмонте, и о ее матери, с головой ушедшей в свою
печаль. Чарли был не прочь снова встретиться с Моник, однако ему было очевидно,
что ни она, ни тем более ее мать не годятся для того, чтобы плакаться им в
жилетку.
Мысль о Франческе напомнила Чарли о книгах, которые он
должен был вернуть в библиотеку. Правда, одну Чарли дал Глэдис Палмер, однако
он все равно собирался навестить ее завтра. Не забыть бы взять у нее книгу и
сдать в библиотеку, подумал он, мысленно завязывая себе узелок на память.
От этих неспешных размышлений Чарли неожиданно отвлекли
какие-то звуки, доносившиеся с чердака. От неожиданности Чарли даже подскочил —
и тут же выругал себя за глупость. Он слишком настроился на то, что в доме с
такой богатой историей каждый день будет происходить что-нибудь
сверхъестественное, и ему даже в голову не приходило, что кроме него в шале
могут быть и другие обитатели. Мыши и крысы вполне могли облюбовать подвал, а
на чердаке могла поселиться белочка или бурундучок.
Решив не обращать внимания на странные звуки, Чарли отложил
книгу и взялся за последние номера архитектурного журнала, которые он купил в
Дирфилде накануне поездки в Клэрмонт. Но не успел Чарли открыть первую
страницу, как громкий шорох на чердаке повторился. Казалось, будто какое-то
животное, напрягая все силы, тащит по полу нечто весьма увесистое. Потом
послышался характерный скрежет, и Чарли понял, что не ошибся: это был не
призрак Сары, а какой-то грызун точил дерево, устраивая себе логовище или
пытаясь добраться до сложенных в сундуках вещей.
К этому времени Чарли уже вполне примирился с тем, что
призрак Сары больше никогда не явится ему. Глэдис утверждала, что видела
таинственную женщину всего один раз в жизни. Кроме того, Чарли по-прежнему не
знал, что же он видел, и не мог подобрать этому сколько-нибудь правдоподобного
объяснения. Несмотря на это, он был совершенно уверен, что если дух Сары вообще
существовал, то теперь он удалился в какие-то свои заоблачные выси, и дом был
совершенно пуст, если не считать объявившихся на чердаке неизвестных
постояльцев.
Мысли о крысах тревожили его до самого вечера, и, когда за
окном начали сгущаться ранние зимние сумерки, Чарли не выдержал. Вытащив из
кладовки стремянку, он затащил ее на второй этаж и, вооружившись мощным
электрическим фонарем, полез наверх. Ему очень не хотелось, чтобы крысы
попортили проводку — дом был достаточно старым и сухим, и малейшей искры
хватило бы, чтобы все сгорело дотла. Не зря Глэдис поначалу интересовалась, не
курит ли он, и просила его быть поосторожней с огнем.
Но, когда Чарли открыл люк и залез на чердак, там уже было
тихо. Он был уверен, что звуки ему не почудились, и искренне надеялся, что
крысы не сумели проложить свои ходы в толще стен, откуда выкурить их не было
никакой возможности. Впрочем, встревоживший его шум доносился сверху, и Чарли,
светя себе фонарем, решил обследовать чердак повнимательнее.
У него ушел почти целый час, чтобы облазить все закоулки
чердака, но он так и не обнаружил никаких признаков, указывавших на наличие
крыс. Все коробки и сундуки стояли целыми и неповрежденными, и на покрывавшем
их слое пыли не было никаких следов маленьких лапок. На всякий случай Чарли
поворошил игрушки в коробке, осмотрел свисавшую с потолочной балки форму, заглянул
даже за прислоненное к стене старинное зеркало, но решительно ничто не вызвало
в нем подозрений.
Продолжая обследовать чердак, Чарли обнаружила дальнем углу
странный предмет, которого не заметил в первую свою экспедицию. Это была
старинная деревянная колыбель, украшенная искусной ручной резьбой, и Чарли не
удержался и погладил ее запыленный бок. Он не знал, принадлежала ли эта вещь
Глэдис или Саре, однако это, пожалуй, не имело значения. В обоих случаях дети,
которые когда-то в ней лежали, уже выросли и, что гораздо печальнее, были давно
мертвы, и сама колыбель, казалось, излучала скорбь.
Поспешно отвернувшись, Чарли посветил фонарем в угол
чердака, под самую крышу, чтобы посмотреть, не свило ли там себе гнездо
какое-нибудь пушистое существо. Он знал, что бурундучки часто забираются на
чердаки домов, чтобы устроиться там на зиму, и он не исключал, что какой-нибудь
зверек из леса мог облюбовать для себя чердак дома Сары. Но и здесь ничего не
было, и Чарли медленно пошел обратно к люку, уже безо всякой цели светя по
сторонам фонариком.
