Однако исправить ошибки после того, как отпечатано несколько сот копий, было намного труднее. Множество печатных операций было чисто техническими, и ошибки в них были недопустимы; все объяснения и инструкции должны быть совершенно ясными и четкими. Рошинн была в этом деле непревзойденной, ее ловкие пальцы успевали набрать страницу гораздо быстрее, чем это мог сделать он сам, — однако им обоим приходилось учиться преодолевать сложности, связанные с работой в этом новом цехе. Он с немеркнущей признательностью и уважением вспоминал, как верил в него мастер Робинтон, и стремился сделать печатное дело самым успешным из всех начинаний Игипса.
Еле слышный скрип открывающейся двери показался ему в тишине ночи слишком громким. Он вскочил на ноги. Ночь?.. Одного взгляда в обращенное на восток окно хватило, чтобы он понял: наступало утро.
— Это я тут, — шепотом сообщил знакомый голос.
— Нужно говорить «Это я» или «Я пришел», — устало поправил Шпильку Тагетарл. — Как ты попал сюда? Ворота заперты.
После происшествий во время праздника нападения Очистителей, кажется, прекратились, однако это вовсе не означало, что таковых не планируется. Тагетарл так и не смог выяснить, как отрывки из медицинских текстов, набранных им в прошлом Обороте, попали в их руки. Чтобы такого больше не повторилось, цех печатников теперь тщательнейшим образом уничтожал все бракованные листы.
— Верно; и это прекрасные крепкие ворота, — заметил Шпилька, подходя ближе и вступая в круг света, отбрасываемый настольной лампой.
Он был невысок ростом; его угловатое лицо, потемневшее от усталости и грязи, казалось неприметным и незапоминающимся. Самое обычное лицо. Сейчас он более всего напоминал одного из керунских горцев — и запах от него исходил соответствующий. Удивительная способность сливаться с окружением, имитировать акценты и манеру речи любой части Перна, как на юге, так и на севере, а также острый слух и зрение делали его идеальным наблюдателем. Живой и циничный разум позволял ему анализировать то, что он видел и слышал.
Шпилька ногой зацепил и пододвинул к себе стул; сел. Выглядел он так, словно ему нет дела ни до чего в мире. Беспечная обаятельная улыбка открывала два ряда очень ровных зубов, а в карих глазах мерцали умные и лукавые искорки.
— Я не воспользовался воротами. Не ожидал, что ты тут будешь в такой час, так что я…
— Снова забрался по крыше? Однажды ты провалишься сквозь нее.
— О, все в порядке, крыша еще и не то выдержит! Ящерка твоей Рошинн, кстати сказать, прилетела проверить, кто это, но, когда узнала, что это мы тута…
— Что мы здесь, — безжалостно поправил Тагетарл.
— …я и Биста, она снова отправилась спать. — Шпилька прищелкнул языком. — Биста, поздоровайся с мастером-печатником.
Маленькое золотистое существо, казавшееся шарфом на шее арфиста, склонило голову набок и, моргнув, посмотрело на Тагетарла сверкающими, как изумруды, глазами.
— Так почему ты не спишь?
Тагетарл ткнул пальцем в тексты, которые он правил’ всю ночь.
— Если в своих странствиях тебе доведется встретить того, кто умеет грамотно писать и разбирается в структуре и синтаксисе предложений, то знай, что у меня есть работа для него — или для нее… лучше всего, конечно, — для них.
Шпилька коротко кивнул:
— Постараюсь кого-нибудь найти.
— Я знаю, что постараешься. Ну, и что же привело тебя сюда в этот час ночи, да еще и по моей крыше?
— Сейчас уже почти день, — любезно поправил его Шпилька. — Я кое-что проверял; послонялся по мелким холдам, по станциям скороходов и лагерям торговцев. В Керуне есть множество разных горцев из тех, которые не хотят, чтобы их детей учили арфисты или лечили люди из цеха целителей. Есть там еще и другие люди, не горцы: у них бывает слишком много гостей, и занимаются они довольно странными вещами…
Он полез в карман и извлек оттуда свернутый в несколько раз листок бумаги; развернул его — на листке обнаружились наброски людских лиц в профиль и анфас.
— Но учти, я был там, в общем-то, незваным гостем; зато мне удалось найти уголок, из которого я мог наблюдать за людьми и делать кое-какие наброски. Если у меня будет немного приличной бумаги и уголь, я могу сделать портреты получше. — Он бросил на Тагетарла вопросительный взгляд. — Бумага, мастер? Карандаши? Улучшенные чернила Игипса? Есть у тебя что-нибудь?
— Что будешь рисовать — горцев?..
— Нет, людей, которые живут в горах. Бумага? Карандаш? — Он пододвинул стул поближе к столу.
Тагетарл немедленно собрал страницы, лежавшие на его рабочем столе, сложил их в аккуратную пачку и сдвинул на край стола, чтобы не мешать Шпильке; затем извлек из ящика чистые листы и целую коллекцию различных рисовальных принадлежностей:
— Садись! Устраивайся! Принести тебе кла? Вина? Еды? Шпилька схватил заточенную палочку угля, правой рукой — он был левшой — придвинул к себе листы бумаги и принялся рисовать:
— Спасибо — да, да и да. И что-нибудь для Бисты. Мы пришли сюда, нигде не задерживаясь и не останавливаясь, по тропам скороходов. Они мне позволяют, видишь ли. Хорошие ребята, эти скороходы. Ну, что ж ты стоишь — принеси мне что-нибудь поесть и выпить!
Когда Тагетарл вернулся, таща нагруженный поднос и миску свежего мяса для Бисты, Шпилька продолжил говорить, словно мастер Тагетарл и не покидал комнаты:
— Я сказал скороходам, что им нечего беспокоиться обо всех этих механических штучках. Я тебе так скажу: я бы не хотел, чтобы такая штука квакала где-нибудь возле меня. Кроме того, если эта штука заквакает в неподходящий момент, меня могут заметить — а мне вовсе не нужно, чтобы меня замечали. В любом случае я больше верю ногам, чем запчастям. — Он недобро усмехнулся Тагетарлу. — У меня, понимаешь ли, традиционные взгляды на жизнь.
Мастер-печатник невольно хмыкнул: уж очень неожиданно прозвучали эти слова из уст Шпильки. Заметив это, Шпилька прибавил:
— Но это правда. И именно поэтому я рискую и сбиваю ноги, выполняя задания цеха арфистов.
Биста закончила трапезу и свернулась на полке. К тому времени Шпилька уже успел окончить один рисунок и отбросил его в сторону, начав второй прежде, чем Тагетарл успел поднять и рассмотреть первый.
Тагетарл пристально посмотрел на рисунок. Это был набросок, сделанный скупыми штрихами. Он живо изображал рослого человека. Правое плечо выше левого. Высокий лоб, черные брови, зигзагообразный шрам, идущий от правого виска вдоль носа и заходящий на щеку, большой нос с широкой переносицей, впалые щеки, тонкогубый рот, узкая нижняя челюсть и сильно выступающий кадык. Левая рука, которую, казалось, он согревал над огнем, была лишена первой фаланги на указательном пальце.
Его одежда, состоявшая из рваных и потертых кожаных брюк и куртки, была изношена и порвана. Штаны были подвязаны под коленями по обычаю горцев. Ботинки достаточно высокие, но тонкой кожи, которая успела потрескаться оттого, что хозяину этих ботинок пришлось пробираться по болотам.
