Антон выхватил лист из планшета и протянул Ларисе.
— Его почерк?
Лариса посмотрела на бумагу. На неровные буквы, развалившиеся вкривь и вкось. Пожала плечами.
— Он пером никогда не писал. Непонятно. Похоже, не похоже… Не знаю.
На листе было написано: «Не вздумай подписывать. Она — дура. Я за тебя б…» — и россыпь кляксочек.
— Чушь какая-то, — пробормотала Лариса. — Кто — дура? Что — подписывать?
— Он за тебя беспокоится, — сказал Антон.
— Он бы так не сказал, — Лариса усмехнулась.
— Ну, значит — боится, — поправила Римма с ноткой досады.
— А так и тем более не сказал бы, — Лариса встала. — Никогда он ничего не боялся. Спасибо за потрясающе интересный вечер, Римма. Мне пора идти.
— Я провожу, — вскочил Антон.
Лариса только пожала плечами.
— В более удачную ночь вы могли бы увидеть более интересные вещи, — сказала Римма. Она выглядела усталой и раздражённой. — Сегодня, как мне кажется, вибрации тонкого мира не слишком благоприятны для потусторонних визитов, да и гость был…
— Ничего, ничего, — сказала Лариса. — Я насмотрелась. Извините, мне очень курить хочется.
И вышла из комнаты.
С той ночи прошло много времени; наступила зима, ударили необычные холода. Осенние глупости прочно забылись. Потом и зима пришла к повороту. Мутным вечером в конце февраля, у входа в метро, Лариса разговаривала со Светой, партнёршей по работе.
Внимательный человек поразился бы, до чего девушки друг на друга похожи. Как близняшки.
Невнимательный бы этого не заметил.
Света, та, что говорила громко, встряхивая прекрасными белокурыми волосами, в пушистой кроличьей шубке, стянутой на тонкой талии, в высоких сапожках со стразовыми пряжками, в кожаных брюках, обтягивающих длинные ноги — была ярчайшая красотка. Кожа её, цвета бархатного персика, матово мерцала под фонарём, а ресницы неимоверной длины останавливали полёт снежинок, и на них бы собрался целый сугроб, если бы владелица ресниц всё время ими не взмахивала. Маленькая ручка в замшевой перчатке сжимала прелестную сумочку на длинной блестящей цепочке.
Проходящие мужчины невольно замедляли шаг, чтобы посмотреть на неё. Заговорить и попытаться попросить телефон уже рискнул бы не всякий. Чтобы с надеждой на успех просить телефон у такой девушки, надо с шиком причалить к тротуару на огромном джипе, чтобы на переднем сиденье лежал ноутбук, а в кармане — бумажник, толщиной с кирпич. Но парочка юных гопников в спортивных куртейках всё-таки присвистнула, фланируя мимо, за что им и был показан неприличный знак в американском стиле.
Лариса рассмеялась и поперхнулась сигаретным дымом. Её прекрасные белокурые волосы были стянуты в хвост и засунуты под нелепую вязаную шапочку. Большой тёмно-серый пуховик с воротником из фальшивой норки скрывал фигуру, как паранджа. Длинные ноги таким же добродетельным образом скрывали широкие джинсы, а тяжёлые сапоги на шнуровке наводили на мысль о спецназе на марше. Её лицо, бледное нервное лицо с заметными тенями под глазами не было приведено косметикой в гламурный вид; её кожа была хороша, как кожа живой девушки, а не экранной дивы, а ресницы выглядели простыми человеческими ресницами. Слипшимися светлыми ресницами природной блондинки.
У Ларисы не было ни перчаток, ни сумочки. В озябшей руке она держала пачку сигарет и одну из тех прозрачных китайских зажигалок, которые безупречно высекают огонь только в течение первых часов после покупки.
К ней было не так страшно обратиться с вопросом или даже попросить телефон. Но рядом с ярчайшей своей подругой она выглядела бледной серою тенью, поэтому странствующим рыцарям и менестрелям и в голову не приходило ни то, ни другое.
Но, как бы то ни было, девушки выглядели вполне довольными друг другом и вели себя так, как ведут себя подруги, то есть особы женского пола, которым в настоящий момент нечего делить.
— Ну ты даёшь! — по-прежнему громко сказала Света. — Ты чего, вот так вот и собираешься отказаться, что ли?
— Света, мне очень не понравился этот мужик, — ответила её тень между затяжками. — Мне не хочется работать в его фирме.
Света воздела руки горе.
— Вот! Вот это я всё время слышу. Мужик ей не нравится. Тебе с ним не в постель ложиться!
— Да боже меня упаси…
— Не дури. Полштуки баксов на дороге не валяются. Хоть приоденешься.
— Мне не хочется там работать.
— Ларка, ты меня уже достала. Всё. Контракт подписали — и всё. И только попробуй. И вообще — чего ты теперь рыпаешься-то?
— И контракт мне не нравится.
— Нет, я её убью сейчас. Только-только появился шанс на ноги встать, работать в приличном месте, за приличные денежки, а ей то не нравится, се не нравится! Всё. Начинаем работать. И не зли меня.
Лариса вздохнула. Бросила окурок. Пожала плечами и кивнула с видом полнейшей апатии и равнодушия к Светиным словам и собственной участи. Внутри, впрочем, она не была так безучастна. Её бедное «я» опять, как много раз до этого, раскололось на две неравные части. Новая часть, теперешняя, уговаривала ласково: «Ларочка, не дури. У тебя будут деньги, деньги — это очень славно. Деньги — это свобода, свободное время. Дома сможешь сидеть, хоть вообще не выходя, дома, представляешь?! Никого не надо будет видеть, ни с кем не надо будет разговаривать. Хорошо. Соглашайся, давай заработаем от души!» Но старая часть «я», каким-то образом ещё живая, не добитая, просто визжала истошно, из последних сил: «Не хочу! Не могу! Тошнит, с души воротит, отстаньте от меня! Лучше — кордебалет в „Русской Тройке“ за копейки, только от этого — увольте, сделайте милость!»
Хотелось прислушаться к старой части, но новая сейчас говорила убедительнее.
Света тоже что-то говорила уже с минуту, и Лариса отвлеклась от диалога с самой собой, чтобы её послушать.
— Ну так мы договорились. Завтра? Без глупостей, да?
— Да завтра, завтра, — отозвалась Ларка вяло.
— Ты сейчас куда, на метро?
— Нет… — «Тошнит, тошнит, тошнит! Не могу, не могу! Отвали, сделай милость!». — Я пешочком пройдусь. А на углу маршрутку поймаю.
— Ну пока.
— Пока…
Светины сияющие локоны и пушистая шубка мелькнули в толпе и исчезли. Лариса огляделась. Стоял тихий бурый вечер, порошил лёгкий снег. Белые мушки. Мошки. Едят ли кошки мошек… едят ли мошки кошек… Да-с, мисс Алиса, всё чудесатее и чудесатее… лечиться вам пора, вот что.
Лариса медленно побрела по улице. В обычной вечерней толкотне, мимо бабки, торгующей шерстяными носками, мимо весёлого восточного парня — может, грузина, — продающего мандарины и пахнущего мандаринами вокруг, мимо ларька с сигаретами и пойлом… Притормозила около ларька, купила ещё пачку «ЛМ» и банку джина с тоником. На ходу открыла и хлебнула. Передёрнулась. Вот же гадость. Что они туда суют, какую отраву? Хлебнула снова.
