С Никитой Борзых, высоким красивым парнем с черными
цыганскими глазами, она училась в одном классе, и все знали, что наглый
красавчик Борзых пасует только перед Ксеней Пестовой. Однако дразнить Борзых
никто не решался: в поселке о нем и о компании, которой Никита
предводительствовал, ходила дурная слава. Пятеро крепких, накачанных,
спортивных ребят ходили лениво, смотрели пренебрежительно, дорогу никому не
уступали. Илья Иванович, Ксенин папа, говорил о Никите – «харизматичный
парень», а мама каждый раз морщилась так, что Ксене сразу становилось понятно:
харизматичность Никиты маме глаза не застит, и к Борзых она относится точно так
же, как и сама Ксения, – насмешливо-пренебрежительно.
Свое отношение к однокласснику девушка не скрывала, но,
несмотря на это – а может быть, именно потому, – Борзых таскался за ней
как хвост, пытался ухаживать сообразно своим представлениям о «красивом» и
рьяно отваживал других ухажеров. В представления о красивом входили семь или
тринадцать бордовых роз в блескучей целлофановой обертке по мало-мальски
подходящим поводам в виде дней рождения и Восьмого марта, небрежные поигрывания
мускулами при встрече, а также показательное избиение потенциальных соперников.
Впрочем, последнее Ксения быстро пресекла.
– Ксюша, он даже в чем-то трогателен… – задумчиво
говорил отец, изучая очередные бордовые розы, обернутые в пакет и перетянутые
золотой бумажной ленточкой. – Ты к нему несправедлива.
Ксения не хотела соглашаться с папой. Борзых невероятно
раздражал ее своей наглостью в сочетании с уверенностью, что весь мир
принадлежит ему по праву сильного – во всяком случае, часть этого мира в виде
поселка Фабричный.
Однако на школьном выпускном, хлебнув в женском туалете
«Амаретто», Ксеня с непривычки захмелела настолько, что позволила Борзых
проводить себя до дома и даже поцеловать в подъезде. Неприятнее всего ее
поразил не сам поцелуй – слюнявыми требовательными губами Никита раздвигал ее
губы и прижимал девушку головой к шершавой стене так сильно, что у нее заболел
затылок, – а то, что Борзых воспринял происходящее как должное.
Отстранившись от Ксении после первого поцелуя, он удовлетворенно спросил:
– Чего ломалась-то столько лет? Выпускного хотела
дождаться, чтобы все красиво получилось?
Первый поцелуй стал и последним. Когда ошеломление от слов
Борзых прошло, Ксения изо всех сил оттолкнула его от себя, и парень слетел вниз
по лестнице, чуть не упав, но в последний момент схватился за перила.
– Что я такого… – начал было он, но девушка уже не
слушала – она стрелой взлетела на свой этаж, быстро отперла дверь тамбура и
захлопнула ее перед носом подбежавшего Никиты, досадуя на саму себя. «В чем-то
он даже трогателен, – передразнила она отца. – Трогателен, как же!
Тьфу!»
Ксения уехала в Анненск, поступать в институт, а Борзых пошел
в местный колледж. Она не интересовалась его судьбой, а после того случая
избегала вспоминать о Никите – память сразу услужливо подсовывала боль в
затылке и ощущение чужого липкого требовательного рта, прижимавшегося к ее
губам, из которого несло дешевой водкой.
Как-то раз зимой, вернувшись на каникулы к родителям, к тому
времени уже купившим дом в районе Лежебяки, Ксения шла по улице и нос к носу
столкнулась с молодой женщиной, в которой не сразу узнала свою одноклассницу –
Аллу Богданову. Аллу, которую отчего-то все звали Лялькой, Ксеня не то чтобы не
любила, но старалась не замечать. Не из-за высокомерия, которого в ее характере
не было вовсе, а оттого, что Лялька была девчонкой странной и неприятной,
обладавшей способностью цепляться как репей к кому ни попадя. Невысокая,
грудастая, с плоским белым лицом, черты которого были ею унаследованы от
бабушки-монголки, бойкая и вечно остервенелая Алла созрела раньше, чем все
остальные девочки в классе Ксении, и сразу стала пользоваться успехом у
мальчиков. Конкуренцию ей не мог составить никто, однако, несмотря на это,
девчонок Лялька ненавидела искренне, от души, и не упускала случая эту
ненависть показать. Подруг у нее не было, приятельствовала она исключительно с
парнями, причем слухи об этой дружбе ходили нехорошие, гаденькие,
пересказываемые шепотом в школьных коридорах.
Пожалуй, кроме Ксении, Богданова была единственным человеком
во всей школе, ничуть не опасавшимся Никиту Борзых. Больше того – он и сам ее
побаивался. Тому были причины. Лялька частенько впадала по пустякам в бешенство
и в таком состоянии становилась страшна: темные глаза начинали неудержимо
косить, и зрелище это было пугающее, а вовсе не забавное. Волосы Алла одним
небрежным движением руки перекручивала так, что они собирались в подобие хвоста,
и вдоль лица оставались висеть две пряди, похожие на черную сгоревшую траву.
Для устрашения она могла и зубы оскалить, а один раз завизжала – натурально
завизжала на весь этаж, так что прибежали учителя и два завуча. К парням Алла
была благосклонна, а вот девчонки ее нешуточно боялись – куда больше, чем того
же Борзых.
Несмотря на это, наткнувшись на Аллу, Ксения почти
обрадовалась. Часть ее одноклассниц разъехалась по другим городам, две и вовсе
эмигрировали из страны, и, возвращаясь в любимый Тихогорск, девушка ловила себя
на том, что скучает по тем, с кем вместе училась.
– Алла, привет! – Она радостно схватила руку в
белой варежке и потрясла, по старой привычке здороваясь рукопожатием.
– Ты что здесь делаешь? – напористо спросила
Лялька, не здороваясь и выдергивая руку. Она-то одноклассницу узнала
моментально, и в глазах ее загорелась ненависть.
Ксения немного растерялась: в школе они почти не общались, и
такой реакции она не ожидала.
– К родителям приехала.
– Надолго?
– На две недели.
– И сколько уже прошло?
Ксения замолчала, отстранилась от Ляльки, оглядывая ее. За
прошедшие четыре года та сильно изменилась: черноволосая девчонка исчезла, ее
место заняла молодая женщина с некрасивым, но интересным лицом. В школе
Богданова не красилась, теперь же яркий макияж прибавлял ей возраста. Только
выражение глаз осталось прежним – беспокойным и агрессивным.
– Приятно было пообщаться, – иронично сказала
Ксеня и развернулась, чтобы уйти.
– Нет, ты подожди!
Алла ловко ухватила ее за отворот дубленки и с силой притянула
к себе, так что Ксеня взмахнула руками в попытке удержаться на ногах и не
упасть на обледеневший асфальт.
– Ты подожди, – повторила Алла, и в глазах ее
появилась знакомая Ксене бесноватость. – Ты сначала послушай меня и
запомни: четыре года мы тебя здесь не видели и еще десять лет не хотим видеть.
– Это ты о себе теперь так говоришь – «мы»? –
поинтересовалась Ксеня, скидывая руки Богдановой со своей дубленки. –
Скромно, во множественном числе? Вот так, Ляля, с простого комплекса Наполеона
и начинается паранойя.
– Шуткуй-шуткуй, Пестова, – негромко, с
нескрываемой угрозой в голосе проговорила Алла, и простонародное «шуткуй»
резануло Ксене слух. – Дошутишься, смотри… Увижу тебя рядом с Никитой –
порежу сразу. Ты не думай, что я тебя пугаю. Я и правда порежу, – уже без
угрозы, просто и как-то буднично добавила Богданова.
