В дверь постучали, и музыка в Элиной голове оборвалась. Она
открыла дверь – за ней стояла младшая сестра. Лариса открыла было рот, чтобы
задать вопрос, но обратила внимание на сияющие глаза, разрумянившуюся кожу и
передумала.
– Ты что счастливая такая? – подозрительно
спросила Лариса. – И почему так поздно вчера пришла?
– Занятия с детьми затянулись, – виновато сказала
Эля, возвращаясь в шкуру человека, привыкшего оправдываться по любому поводу.
– Ты с ним поговорила?
– С кем? А-а, с Макаром Андреевичем… Да, поговорила.
– И что? – раздраженно спросила Лариса, начиная
выходить из себя от того, что из сестры приходилось все вытаскивать
клещами. – Что он ответил?
Эля вспомнила вчерашний вечер, вспомнила Макара Андреевича и
улыбнулась неизвестно чему.
– Ответил, что давно не видел такой красивой дамы, как
я, и потому в ближайшее время не собирается уезжать – будет наслаждаться моим
обществом, – смеясь, ответила она, присела перед оторопевшей Ларисой в
глубоком книксене и, взмахнув рукой, в которой был зажат воображаемый веер,
аккуратно закрыла дверь.
Лариса изумленно вскинула брови, постояла перед дверью и
спустилась вниз, не меняя выражения лица. Эдуард, забежавший домой пообедать,
хмыкнул, увидев ее входящей в столовую.
– Где маман? – поинтересовался он, жуя
бутерброд. – И что у тебя с лицом?
– Маман уехала к портнихе, – рассеянно ответила
Лариса, думая о своем и пропуская второй вопрос мимо ушей. – Эдя, ты не
замечал, что с нами последнее время происходит что-то странное, а?
– С кем, например?
– Например, с Элькой. Эти дни она ведет себя так,
словно выиграла миллион в лотерею, но скрывает это от нас.
– Может быть, так оно и есть, – Эдик равнодушно
пожал плечами.
Его занимали куда более серьезные проблемы, чем мифическое
богатство старшей сестры. Двумя пальцами он вынул из банки кусок рыбы и положил
на хлеб.
– И маман сама не своя, хотя пытается это скрывать. Ты
не заметил?
Эдик, откусив от бутерброда, невнятно что-то промычал и
покачал головой.
– Или, скажем, ты… – продолжала Лариса, крутя на
пальце белокурую прядь. – Я бы сказала, Эдя, что и у тебя все идет не так,
как обычно.
Эдуард дожевал, аккуратно положил бутерброд на блюдечко и
взглянул на сестру.
– О чем ты, дорогая? – вкрадчиво спросил он,
тщательно промокнув губы.
– Не могу сказать ничего конкретного, но мне кажется,
что ты слишком многое берешь на себя одного. Не окажется ли так, что телега,
которую ты пытаешься тащить в одиночку, тебя раздавит?
Эдуард поджал губы, и сухое лицо его заострилось, стало злым
и неприятным.
– Не могу сказать, что понимаю тебя. И это сравнение с
телегой… Либо выражайся яснее, либо вообще не говори.
– Я лишь хочу объяснить, что в любом разумном начинании
ты можешь рассчитывать на меня. На меня и на Леню, само собой.
Эдуард оценивающе оглядел Ларису, криво усмехнулся.
– А в неразумном?
– Я уверена, Эдя, что неразумных начинаний у тебя
просто не может быть! – промурлыкала сестра, подходя к нему и забирая с
тарелки недоеденный бутерброд. – Не зря же ты у нас помощник самого Рыжова…
А он дураков не держит!
Эдик не знал о том, что к Анатолию Рыжову его взяли по
протекции Ларисы, и потому только удовлетворенно кивнул. Девушка усмехнулась
про себя, сняла с хлеба розовый лоснящийся кусок рыбы и положила в рот. Хлеб
всучила Эдику, похлопала брата по плечу и ушла, небрежно тряхнув длинными
волосами и оставив за собой шлейф мускусных духов.
Вернувшись в город после процедур в санатории, Макар
отправился гулять по району вокруг дома Шестаковых, сам не зная точно, что им
движет. Ксения уехала по вызовам, и, с какой стороны ни посмотри, самым
разумным представлялось вернуться в «гостиницу» и попробовать разговорить
кого-нибудь из сыновей Эльвиры Леоновны. На то, что оба окажутся дома, Илюшин
не рассчитывал, поскольку и тот и другой работали по свободному графику. До сих
пор и Эдику, и Леониду удавалось избегать встреч с Макаром, но насколько
осознанно они это делали, Илюшин пока не понял.
Домой вернуться следовало и потому, что Макар никак не мог
сложить происходящее вокруг него в целостную, убедительную и понятную картину –
а это означало, что пришло время брать большой лист бумаги и старательно
записывать все приходящие в голову фантазии. Из этих фантазий, как правило,
самым неожиданным образом появлялось что-то, что наталкивало Макара Илюшина на
размышления в нужном направлении.
«Живу здесь уже который день, а вместо ответов на вопросы у
меня появляются лишь новые вопросы. Можно даже сказать, что каждая новая беседа
с представителем славной семьи Шестаковых порождает сплошные вопросительные знаки».
Илюшин вспомнил о постоянно гаснущем свете и решил обойти
район, чтобы найти магазин, где можно купить карманный фонарик. Он направился
туда, где вдоль узкой аллеи стояли кирпичные пятиэтажки с пыльными витринами
обувных и продуктовых магазинов на первом этаже и по тротуару прогуливались
жительницы Тихогорска с допотопными колясками, многие годы переходившими по
наследству от одной семьи к другой.
Купив фонарик, Макар неторопливо побрел по аллее, ощущая,
как солнце припекает затылок, рассматривая детские рисунки мелом на асфальте –
домики, облака, деревья и улыбающихся большеголовых человечков с тонкими
ручками-ножками. Аллея, слишком густо засаженная липами, казалась неуютной без
привычных кустов сирени: черные стволы разлиновывали пространство, в котором не
оставалось места для сиреневых клякс. Пара рыжих длиннобрюхих старых такс
неспешно семенила по траве, а за ними так же неторопливо ковылял безбородый
старичок, помахивая поводками, как плеткой. Поравнявшись с Макаром, он
откровенно оглядел его, и Илюшин почтительно наклонил голову в вежливом
приветствии.
– Моцарт! – дребезжащим голосом окликнул старичок,
переведя взгляд на такс. – Моцарт, стой! Стой, негодная собака!
– Простите, а второй – Сальери? – не удержался
Макар.
– Мазурка, – с достоинством возразил
старичок. – Это брат и сестра, они из одного помета и должны были быть
названы на «М». Зуринька! Зуря, золотце, подойди ко мне немедленно. Я не пускаю
их в ту сторону, – пояснил он Илюшину. – Там, в конце аллеи, школа, и
Моцарт пролезает во двор через дырку в заборе. А дети… вы же знаете детей! Им
лишь бы подразнить собаку…
Он сокрушенно покачал головой.
– Отчего же только Моцарт? – стараясь сохранять
серьезное выражение лица, сказал Илюшин. – А как же его сестра?
– Мазурка не может, – вздохнул хозяин. –
Раздалась к старости. Застревает в заборе.
Макар не выдержал и рассмеялся. Старик погрозил ему пальцем.
