Макар рассерженно тряхнул головой.
– Именно об этом я тебе и говорю: ничего не
складывается! Близнецы любят мать, а младший сын в ней души не чает – как и она
в нем. Зачем им вытаскивать на свет старые истории? Зачем пугать приезжих и
привлекать их внимание к тому, что Эльвира Леоновна явно хочет скрыть? У меня
ощущение, что я постоянно имею дело с двойниками: не только старшая Шестакова и
ее покойная сестра были похожи, но и у каждого из ее детей имеется точная
копия. Поэтому утром я общаюсь с Ларисой, а вечером – с ее сестрой-близнецом.
Днем разговариваю с Леонидом, а ночью его двойник напяливает женское платье,
парик и шатается по дому, пугая заезжих старушек и временных постояльцев.
– Как все запущено… – протянул Бабкин. –
Макар, призраки угнетающе действуют на твою тонкую психику, ты становишься
мнителен и слишком много фантазируешь. Раз уж ты задался целью выяснить все до
последней тайны, давай вернемся к живым людям, а не к воображаемым клонам. Ты,
кажется, собирался предоставить мне дополнительные данные по тому хирургу,
который живет в соседнем городке.
– Черт, про Соколова я забыл спросить! Спрошу сегодня и
скажу тебе. Определенно, нужно побеседовать с этим человеком – как-никак, он
был в самой гуще событий в девяностом году.
Семья Шестаковых возвращалась с концерта порознь. Лариса,
вернувшаяся так неожиданно для Илюшина и едва не заставшая его у себя,
закрылась в своей комнате и не выходила до вечера. Эльвира Леоновна пришла
около шести, как и обещала, и снова покинула дом, уйдя в гости к подруге.
Леонид и Эдуард разошлись еще с концерта, а Эля обосновалась в столовой, где
принялась готовить ужин.
Там ее и застал Илюшин. Расспросив, как прошло выступление
детского хора – Эля вся засветилась, рассказывая о том, какие замечательные
ребятишки поют у тети Тамары, – он ловко перевел разговор на воспоминания
Элиного детства. И услышал почти то же самое, о чем говорил Валентин Корзун.
Да, сказала Эля, она хорошо помнит эти журфиксы. Собиралось много гостей, было
весело и смешно. Их, детей, укладывали около девяти, но ей, как самой старшей,
разрешалось сидеть тихонько где-нибудь в уголочке с условием, что она не будет
мешать. Эля никогда и не мешала.
– Больше всего мне запомнились дядя Боря и дядя Антоша,
Антон Соколов, – они играли со мной, возились как с маленькой, хотя могли
бы этого и не делать. Оба они были врачами. – Она вздохнула и добавила: –
С дядей Борей случилось ужасное – его сбила машина, насмерть.
– А Соколов? – в меру заинтересованным тоном
спросил Илюшин. – С ним вы поддерживаете отношения?
– Дядя Антоша умер, – сказала Эля, отворачиваясь,
чтобы достать кастрюлю.
– Умер? – повторил Макар, глядя ей в спину. –
Вот как…
– Он был не очень здоровым человеком… к тому же изредка
выпивал, а ему совсем нельзя было пить. Полтора года назад у него случился
сердечный приступ, и он скончался в машине «Скорой помощи».
Она поставила кастрюлю на огонь, залила водой овощи.
– Вы хорошо осведомлены, Эля. – Из интонации
Макара нельзя было выжать ничего, кроме сухой констатации факта.
– Он переписывался с нашей семьей много лет, –
объяснила девушка. – Точнее, переписывался с мамой, но время от времени
она читала его письма нам вслух. Конечно, Эдик совсем не помнит дядю Антошу, а
вот я помню, и Лариса с Леней тоже помнят. Мы все его любили. После его смерти
нам написал его коллега, который знал, какие теплые отношения были у мамы с
Антоном Павловичем, и рассказал о том, как все произошло.
– Мне очень жаль, – пробормотал Илюшин, имея в
виду, что смерть Соколова перечеркнула его намерения подробнее узнать о том
времени, когда хирург еще жил в Тихогорске и приходил на журфиксы к сестрам
Шестаковым.
– Спасибо… – грустно сказала Эля, поняв его фразу
как выражение соболезнования. – Они оба с дядей Борей мне очень нравились.
Я их так жалела…
– Жалели? – переспросил Макар. – Почему?
Эля смутилась.
– Я… я, наверное, неправильно выразилась. Не то чтобы
жалела… Мне хотелось им помочь.
Она окончательно сбилась и замолчала, покраснев.
Воспоминания в ее голове всегда оживали легко, словно сыпались из открытой
шкатулки, сверкая блестками подробностей. И сейчас, помешивая овощи и вдыхая
запах, поднимающийся от кастрюли, Эля вспомнила один из субботних журфиксов,
запавших ей в память.
Тетя Роза в тот вечер стояла возле плиты, болтая в кастрюле
половником, а за окном валил снег – большие, как куриные перья, хлопья
опускались на землю. Эля смотрела в окно, затаившись возле занавески и со
страхом ожидая, что вот-вот ее прогонят спать: Эдик и Ларка с Леней уже час как
легли, и скоро должна была настать ее очередь.
Спать не хотелось. Хотелось прятаться за ворохом одежды,
наваленной внизу на вешалке и брошенной за недостатком места на комод – старый
таинственный комод, которому было много-много лет. Так говорила мама. Она
рассказывала, что комод переехал в этот дом сто лет назад, и Эля верила. Хотя
однажды, когда тетя Роза оставила его открытым и девочка залезла внутрь, там
обнаружились не драгоценности, как она полагала, и даже не старинные тусклые
монеты, а всего лишь шерстяные кофты, переложенные пахучими желтыми таблетками.
Мама говорила, что таблетки отгоняют моль, но Эля знала, что отгоняют они
детей, чтобы те не совали носы по комодам.
А еще больше хотелось сидеть наверху, в комнате со
взрослыми, и слушать взрослые разговоры, тихонько засыпая под них. Так, чтобы
становилось тепло, почти жарко, и голоса сливались с гудением вьюги за окном, а
потом наступил бы сон, а за ним сразу утро…
– Эля, сейчас же в кровать!
Ну конечно, тетя Роза гонит ее из столовой, потому что «уже
одиннадцать, пора спать». В другое время девочка попробовала бы поспорить, но
сегодня тетя была чем-то сильно раздражена, и значит, не стоило ее злить. Эля
послушно слезла с подоконника, поднялась наверх, но по пути заглянула в одну из
комнат, откуда слышались голоса.
– Откуда ты, прелестное дитя? – удивленно спросил
дядя Миша, для взрослых – Михаил Арнольдович. – Отбой уже играли, и детям
спать пора.
– Оставьте, Михаил Арнольдович, – вступился за
девочку рыжий дядя Боря. – Эле хочется посидеть с нами, и я ее понимаю.
Правда, Эля?
Девочка закивала, доверчиво глядя на него. Дядя Боря был
смешной, немножко неуклюжий, но очень интересный. Он здорово рисовал, а иногда
рассказывал Эле, как он лечит больных, и она слушала его, разинув рот от
восторга. Она вдруг вспомнила, что под подушкой у нее лежит куколка, которую
она смастерила из ниток мулине, найденных в коробочке у мамы, – последние
два дня Эля каждое утро обследовала куклу со стетоскопом и сообщала, что той
необходимо полечиться. Но точного диагноза сказать не могла, и это расстраивало
и ее, и больную.
– Дядя Боря, знаете, что я вам сейчас покажу… –
выпалила она, обрадовавшись возможности потянуть время перед укладыванием в
кровать, а заодно желая поделиться радостью с взрослым другом. –
Подождите, я принесу…
