– А вот тут вы ошибаетесь, – возразил
Макар. – Имеют.
Не спрашивая разрешения, он прошел к своему креслу, которое
отодвинули к окну. На миг ему показалось, что Леонид бросится на него, но тот
лишь набычился, не спуская с Илюшина ледяного взгляда. «Все-таки я застал их
врасплох. – Макар испытал слабое удовлетворение от этой мысли. – Они
не думали, что я вернусь».
Эля, поколебавшись, тихонько присела на краешек стула. На
нее никто не обратил внимания – все взгляды были прикованы к светловолосому
парню, непринужденно опустившемуся в кресло и закинувшему ногу на ногу. «Зачем
он их злит? – подумала девушка. – Они же его выставят! Даже мое
присутствие их не остановит».
– Может быть, вы все же… – начала Эльвира
Леоновна, но Илюшин перебил ее:
– Я должен отдать вам должное, господа. Вы меня
провели, и сделали это красиво. Если бы не случай, я сегодня же уехал бы из
вашей гостиницы в полной уверенности, что на моих глазах случилась попытка
обмана: бессовестные дети хотели заставить свою мать продать дом, чтобы на
вырученные от продажи деньги каждому приобрести по маленькой квартирке. Для
чего придумали пугать постояльцев поддельными призраками, рассказывать зловещие
истории, а заодно доводить до нервного срыва свою маму, которая и так страдала
после смерти сестры. Кстати, о сестре…
Илюшин встал, выдвинул ящик стола, в котором незадолго до
этого обнаружил фотографию молодых Эльвиры и Розы Шестаковых. Но сейчас ее там
не было. Он вернулся обратно.
– Одну из ошибок я совершил сам, никто меня к ней не
подталкивал, – признался он. – Я был уверен, что одна из разгадок
этого дела должна заключаться в сходстве близнецов. Я наивно полагал, что раз
никто не сказал мне об этом сходстве, оно обязательно должно что-то значить.
Мне не пришло в голову, что все молчали не потому, что скрывали какую-то тайну,
а потому, что нечего было скрывать. Ни для кого сходство сестер не было ничем
из ряда вон выходящим или даже просто особенным.
– Макар Андреевич, нельзя ли попросить вас
остановиться? – очень сухо проговорила Шестакова. – Боюсь, я буду
вынуждена предложить моим детям вывести вас, потому что я уже устала…
– А как же моя история, случившаяся восемнадцать лет
назад? – очень натурально удивился Илюшин. – Эльвира Леоновна, я даже
еще не начал ее рассказывать, а ведь это и ваша история тоже! Кстати, она
хорошо начинается: жили-были мужчина и женщина, которые очень любили друг
друга…
– Все, мне это надоело. Пошел вон отсюда! –
приказал Эдуард, делая попытку встать, но Илюшин его опередил – с неуловимой
быстротой оказался возле Шестакова и наклонился к нему, прижав парня к спинке
кресла. Эдуард попробовал подняться, но сила, с которой его держали, не давала
ему даже дернуться. Разъяренное лицо Илюшина оказалось очень близко от него, и
он проговорил, тихо, но отчетливо выговаривая слова:
– Сиди, не двигаясь. Попробуешь уйти – пристрелю.
Эльвира Леоновна вскрикнула. Леонид вскочил и бросился к
брату, но Илюшин уже стоял позади кресла Эдика, и рука его нырнула в задний
карман джинсов.
– Леня, у него пистолет! – завизжала Лариса, и
парень остановился.
– Своевременное замечание. – Макар по-прежнему не
вынимал руку из кармана. – Леонид Сергеевич, вернитесь на место.
Шестаков попятился.
– Я милицию вызову, – побелевшими губами
прошептала Эльвира Леоновна. – Уходите!
– Милиция здесь будет, само собой, – согласился
Илюшин. – Но сначала я все-таки расскажу вам эту историю. Не люблю, знаете
ли, чувствовать себя дураком. Так вот… – Он пересек комнату, но не сел, а
остался стоять за креслом, опершись ладонями на зеленую спинку. –
Жили-были красивый хирург и красивая женщина. Правда, красивой ее считали не
все, но я склонен полагать, что она была очень привлекательной. Правда, Эльвира
Леоновна?
Шестакова не ответила.
– Привлекательной… – повторил Илюшин. – И
очень несчастной, кстати. Но я забежал вперед. Итак, жили-были два человека,
которые полюбили друг друга, и звали их Антоша Соколов и Татьяна Любашина.
Эля вздрогнула и подалась вперед всем телом.
– Как? Танюша! Я ее помню! Она была замечательная! И
красивая, правда…
Эльвира Леоновна даже не взглянула в сторону старшей дочери.
Лицо ее было бесстрастным, как у статуи.
– Как-то раз она затащила к себе в постель доктора
Соколова, – продолжал Илюшин, пристально наблюдая за Шестаковой, – а
тот возьми да и влюбись в беспутную двадцатидевятилетнюю Таньку. Нелепо,
правда, Эльвира Леоновна? Он должен был выбрать вас – вы ведь тоже любили его.
Обхаживали целый год, боялись вспугнуть, наверное… Может быть, ссорились из-за
него с сестрой. Хотя крайне глупым с моей стороны было предполагать, будто вы
убили Розу – нет, она действительно уехала, потому что не выдержала…
– Чего не выдержала? – громко спросила Эля.
– Она не выдержала того, что они сделали вместе с вашей
мамой, – помолчав, объяснил Макар. – Они убили Татьяну Любашину.
Эльвира Леоновна даже не вздрогнула. В обращенных на Илюшина
голубых глазах ничего не отразилось – как будто сами имена Антона Соколова и
Татьяны Любашиной она слышала первый раз в жизни.
Боже, боже, как она его любила… Как хотелось обхватить
темноволосую голову, прижать к своим коленям – или прижаться к нему самой,
вдыхая его запах, слушая заразительный смех, проваливаясь в счастливый
невозможный сон, где он не сводил бы с нее восхищенных глаз, баюкал на руках,
как ребенка, пересчитывал родинки на ее плече, прикасаясь губами к каждой.
Боже, какой осторожной она была. Как опасалась вспугнуть,
как приучала понемногу к их дому, как постепенно убеждала его в мысли, что не
может стать очередной его интрижкой, одной из десятков дамочек, прыгавших как
блохи к нему в постель и так же быстро исчезающих оттуда, что она может быть
только единственной. Антоша, Антоша… Слабый, доверчивый, ласковый, добрый…
Любимый.
Чего только она не пережила, видя его рядом с Розой. Роза
поверхностна, легкомысленна – ей нет большой разницы, с кем флиртовать, делить
постель и по чьим волосам будет скользить ее тонкая длинная рука. Роза,
конечно, была влюблена в Антошу, но чего стоила ее девчоночья влюбленность
рядом с чувством самой Эльвиры! Как она торжествовала, видя, что он не увлечен
сестрой, и как страдала, вспоминая, что судьбой выданы им с Розой одинаковые
лица, и раз он не влюбился в одно – значит, не полюбит и другое.
Приманивала его маленькими сюрпризами, приглашая людей,
которые были бы ему интересны, играла в недоступность – и тут же становилась
покладистой, с наслаждением ловя интерес в его глазах, сдерживалась, чтобы не
смеяться от счастья, когда он стал приходить не раз в две недели, а каждую
субботу… Лепила из себя идеальную женщину – не холодный идеал, отталкивающий
мужчин, а земную, достижимую. Неожиданно слабое место ее – дети – оказалось
сильным: Антоша симпатизировал детям, и ему нравилось смотреть, как она играет
с ними, целует перед сном. Что ж, тем охотнее она исполняла все это, всегда –
каждую секунду! – оставаясь искренней перед ним.
