— Hwatu ushh, — отрезал Брюд.
Торгиль громко расхохоталась.
— Ты говоришь по-пиктски? — удивился Джек.
— Я знаю несколько слов. Я спросила его, куда ведет этот туннель. А он ответил: жри троллье дерьмо!
— Как мило.
— Это я во всем виновата, — убивалась Пега.
Всю дорогу она проплакала.
— Чушь, девонька, — отозвался Брут. — Наоборот, вам неописуемо повезло. Верхние пределы насквозь пропитаны чарами. Там невозможно мыслить здраво. А здесь, внизу, воздух чист.
«А ведь он прав», — осознал Джек.
Воздух здесь был и впрямь бодрящий и свежий, что странно, учитывая, как далеко они углубились под землю.
— Я-то думала, мне понравятся эльфы, — рыдала Пега. — А они… они такие бессердечные!
— Все, кроме Этне, — вступился Джек.
— Да, все, кроме Этне, — согласилась девочка.
Джек попытался представить себе Этне. Прочие эльфы были несравненно прекрасны, и однако ж мальчуган не мог вспомнить их лиц, как ни старался. А образ Этне стоял перед глазами, словно наяву.
— Она более… настоящая, — промолвил Джек, пытаясь понять, в чем же разница.
— Она одна не смеялась над Торгиль, — согласилась Пега.
— Это кто еще там надо мною смеялся? — вознегодовала воительница.
— Никто, — быстро заверил Джек.
Но про себя подивился еще больше. Из всех эльфов только Этне знала сострадание.
Вдалеке послышался странный звук. Он эхом разносился по извилистому коридору, точно ворчание какого-то животного: «Убба-убба… убба-убба… убба-убба». Может, это тюлень? Или сова?
Маленький отряд завернул за угол — и оказался перед железной дверью. Охранял ее человек, которого Джек уже и не чаял увидеть снова: дюжий здоровяк размером с медведя — и в два раза страшнее. Он возбужденно раскачивался из стороны в сторону, размахивал длинными ручищами и бормотал: «Убба-убба… убба-убба… убба-убба».
То был Гутлак — тот самый, одержимый крупным бесом. А Джек полагал, бедолага утонул в источнике Святого Филиана. Судя по его виду, бес так и не оставил своей жертвы.
— Назад! — зарычали пикты, оттесняя Гутлака к стене.
Брюд быстро вытащил ключ и отворил дверь.
— Внутррррь! — скомандовал он. — Стрррадайте.
— И тебе тоже hwatu ushh, — отозвался Джек, уворачиваясь от удара.
Едва пленники оказались внутри, дверь захлопнулась — и пикты выпустили Гутлака.
— Гаааааа! — взревел он, кидаясь на железный заслон.
Джек слышал, как страж всем телом бьется о дверь и колотит по ней кулаками. Спустя какое-то время шум стих; теперь слышалось только монотонное: убба-убба… убба-убба.
— Хорошо, что дверь заперта, — заметила Торгиль.
В камере оказалось не так уж и плохо: Джек видал и похуже. Пол устилала свежая солома, на столе стояли кувшин с водой, чашки, и тут же — хлеб и сыр. Смерть от голода узникам не грозит. От светильника на столе разливалось озерцо желтого света. Совсем небольшое; однако ж благодаря ему центр камеры выглядел не так уж и мрачно.
— А я думал, Гутлак погиб, — промолвил Джек.
— Так было бы милосерднее для него самого, — раздался голос из темноты. Все так и подпрыгнули; Брут выхватил меч. В ответ послышался горький смех.
— Ты пришел убить нас?
— Неееет, — донесся стон из противоположного угла.
— Мужайся, — произнес первый голос. — Если повезет, отделаешься всего-то-навсего несколькими тысячами лет в чистилище.
Брут убрал меч. Джек вгляделся в темноту.
— Почему ты не выйдешь на свет? — окликнул он.
Повисло молчание, затем из первого угла донесся шорох. Из темноты появился монах — медленно, с трудом волоча ноги и увязая в соломе.
— А я тебя помню, — проговорил монах. — И тебя тоже, сатанинское отродье.
Он яростно зыркнул на Торгиль.
— Ты его узнаешь? — спросил Джек.
Торгиль пожала плечами.
— Да мы столько монастырей разграбили, всех разве упомнишь?
— Неважно. От меня уж только тень осталась. А скоро и ее не будет.
Монах доковылял до скамьи и осторожно опустился на нее.
И тут Джек и впрямь узнал его. Перед ним сидел тот самый монах, которого продали пиктам на невольничьем рынке. Только в ту пору он был изрядно тучен.
— Я сердечно рад видеть тебя живым, господин, — промолвил Джек. — Я думал, тебя съели… эти… гхм…
— Пикты? — Монах рассмеялся и тут же закашлялся. Из дальнего угла вновь донесся стон. — В наши дни они человечинкой уже не закусывают, хотя слухи такие распускают, что правда, то правда. Чтобы запугать людей: ведь пикты просто обожают, когда их боятся. Сейчас у них обычаи куда похуже.
— Что может быть хуже людоедства? — При виде жалкого состояния монаха у Джека просто сердце сжималось.
Узник превратился в настоящий скелет, на котором свободно болталась ряса. Кашель сотрясал все его тело; на щеках проступили лихорадочные алые пятна.
— Они поклоняются демонам и приносят им жертвы. Именно это и произошло с моими сотоварищами. Сперва они предложили нас эльфам в рабы. А тех, от кого эльфы отказались, в новолуние отвели в чащу. Я не видел, что там происходило, но я слышал крики.
— Неееет, — вновь простонал кто-то в темном углу.
— Слушай, чего там, во мраке, такого хорошего? Шел бы ты сюда, к нам! — позвал Джек.
— Он убьет меня.
— Кто? Монах?
— Нет! Ведьмино отродье, исчадие Вельзевула, слуга Нечистого.
— Знакомые проклятия! — хмыкнул Брут и шагнул в темноту. Послышалась какая-то возня — и Брут появился снова, таща за ногу отца Суэйна.
— Пощады! Пощады! — визжал аббат монастыря Святого Филиана, цепляясь ногтями за пол.
— Помню, все помню, как наяву! — ликовал Брут. — И побои, и ночи, проведенные за дверью в снегу, и целые недели на хлебе и воде.
И он рывком поставил отца Суэйна к стене.
— Но ты ведь не станешь мне мстить, — захныкал аббат. — Я же о твоей душе радел.
— Ага, и Гутлаку ты, надо думать, тоже только добра желал, — вмешался монах. — Что-то он к прощению не особо склонен.
Снаружи слышалось приглушенное: убба-убба… убба-убба.
— Поэтому пикты и приставили его к двери, — простонал отец Суэйн. — Чтобы меня помучить. Он одержим одной-единственной мыслью: разорвать меня на куски.
— А я и не подозревал, что он выжил, — удивился Джек.
— Он и не выжил. Ну, то есть не совсем, — объяснил монах. — Благодаря моему собрату он был уже на полпути к иному миру, но эльфы вернули его назад. Гутлак застрял между жизнью и смертью. Освободить его было бы истинным милосердием.
