В молчании все смотрели на череп. Арне меленькими шажками подобрался к Лейкниру и на всякий случай взял его за локоть.
– Это… – вдруг шепнул Арне. – Я знаю! – Он неуверенно хихикнул. – Это… Я знаю что!
– Что? – строго спросил Лейкнир, не сводя глаз с черепа, словно тот еще мог быть опасен.
– Это «великанская свинья». Которые на стенах нарисованы. Они же тут водились.
Лейкнир вспомнил вереницу странных зверей с двумя хвостами: один впереди, другой позади. От хвостов, конечно, ничего не осталось, но под передним хвостом у «великанских свиней» и правда были нарисованы белой известью вот такие же изогнутые зубы…
– Да, похоже на то… – сказал Лейкнир. – И выходит… Наши попрыгунчики не так уж сильно врали, когда говорили, что «великанские свиньи» были ростом с дом!
* * *
Дагейда сидела на лесной полянке, и желтые полуоблетевшие деревья, окружавшие полянку, казались стенами дома, увешанными узорными золотыми коврами. Из каменистой земли тут и там выступали широкие серые валуны, покрытые сверху мхом и лишайником, как подушкой. Прямо посреди полянки бил источник – округлое, как котел, песчаное углубление, с родничком на дне, игравшим золотыми песчинками. Дагейда смотрела в воду, не отрываясь.
– Белый дракон, Кубок Памяти, – шептала она. – Именем племени темных альвов, создавших тебя, именем отца моего Свальнира, владевшего тобой, прошу тебя – покажи мне твоего брата, черного дракона, Дракона Битвы!
Застывшим взглядом Дагейда смотрела в воду, и песчаное углубление засветилось серебром. В этом лесном источнике она хранила свое главное сокровище – серебряный кубок по прозванию Дракон Памяти, один из трех драконов, что некогда создали темные альвы для ее отца-великана. Все три дракона, даже разлученные и рассеянные по разным рукам, сохраняли тесную связь между собой. Вот и сейчас, этим хмурым осенним утром, горный ручей вдруг шепнул ей: Черный Дракон идет! Меч великана подал весть своему серебряному брату, едва лишь конь Торбранда конунга ступил на первый камень Мимирова перевала, и тысяча ручьев понесла новость от Дракона Памяти Дагейде. И вот она сидела над источником, над Истоком Вод всего Медного леса, и из-под его вещей воды навстречу ей выступали причудливо дрожащие видения.
Дагейда не видела лица Торбранда конунга: для ведьмы не имело значения, какое у него лицо. Для нее было важно другое: меч на поясе Торбранда вливал в кровь человека свою темную, страшную силу, служил корнем, что связывал человека с глубинами подземелий и подгорий Медного леса, питал его силой, но и подчинял этим загадочным мирам. Именно эта невидимая связь с корнями гор, а не черты лица, делали Торбранда единственным в глазах Дагейды. Она ясно видела в воде источника черные ножны, рукоять в виде дракона, и от всего облика меча ей в лицо веяло холодным дыханием смерти. Перед ней было единственное оружие, способное принести смерть и ей самой. Она была бессмертна, как сами горы, но Дракон Битвы, одолевший ее отца Свальнира, сумеет одолеть и ее. Дагейда дрожала, пятилась от источника, но не могла отойти, зачарованная неодолимой силой меча. Он идет сюда. Он уже здесь, в Медном лесу, и Дагейда ощущала каждый его шаг, потому что вся земля Медного леса служила продолжением ее странного существа. И дрожь земли под ногами того, кто нес сюда Дракона Битвы, отдавалась в каждой частичке ее маленького тела.
Закрыв лицо руками, Дагейда ползком отодвинулась от источника, потом взобралась на валун повыше, откуда открывался широкий вид. Уже близились сумерки, где-то за горами впереди шел дождь, облака висели низко, касаясь горных вершин; они были одинакового темно-серого цвета, кое-где с белесыми прослойками, и трудно было различить, где кончаются горы и начинаются облака. Вершины уходили одна за другой все дальше и дальше. При виде этого Дагейда всегда вспоминала об одном. О том утре, когда она проснулась в заваленной каменными обломками пещере и поняла, что осталась одна на свете.
Тогда она тоже стояла на пороге пещеры и смотрела вдаль – туда, куда ушли ее мать, Хёрдис Колдунья, и Торбранд, конунг фьяллей. Этого человека Дагейда ненавидела всей своей нечеловеческой душой – это был убийца ее отца. Двадцать пять лет она мечтала о мести. И вот он пришел. Но Дагейда, так мечтавшая о его появлении, сидела неподвижно, прислушиваясь к собственной дрожи, в которой отдавались далекие еще шаги ее врага. Пока в его руках Черный Дракон, она бессильна.
Кусты неподалеку зашевелились. Дагейда подняла голову: оттуда не веяло человеческим духом, это был кто-то из своих.
Из зарослей выбралась крохотная, отчаянно сгорбленная старушонка. Спина ее была согнута крючком, так что голова смотрела прямо вниз, и чтобы видеть что-то впереди, старухе приходилось выгибать ее и держать как бы задранной кверху. На спине старуха тащила огромную охапку хвороста. Крёка – Согнутая, старая-престарая великанша, состояла некогда со Свальниром в отдаленном родстве. Когда-то она тоже была ростом с гору, но за века усохла, съежилась и теперь стала даже меньше Дагейды. У старухи имелось четырнадцать сыновей и семь дочерей. Все они жили вдоль юго-восточной границы Медного леса – кто на одной горе, кто на другой. За века измельчав, род Крёки стал во многом походить на людей. Дочки ее, как болтали, иногда зазывают к себе в гости пастухов с отдаленных пастбищ. Тьфу! Дагейда брезгливо сморщилась.
– Здравствуй, девочка! – Крёка подслеповато сощурилась, но все же разглядела на камне застывшую маленькую фигурку, осыпанную рыжими волосами, точь-в-точь такого цвета, как сухая хвоя.
Дагейда искоса глянула на нее, считая, что даже этим оказывает старухе честь. Кто она такая, эта Крёка, рядом с дочерью самого Свальнира из Пещерной горы!
– Ох, устала! – С натугой шевелясь, Крёка сбросила наземь свою вязанку хвороста и села на нее. – Бродила, бродила, все ноги исходила… И погода-то… А осень-то нынче такая теплая – гляди, в иной год уже снег идет, а тут и березки тебе еще почти зеленые, и ивки тоже… Клены только облетели, а на траву поглядеть – прямо тебе чистое лето…
Дагейда тоскливо нахмурилась и глянула в сторону зарослей – старухина занудная болтовня ее раздражала, хотелось сбежать. Что ей в Медном лесу места мало, где хворост собирать? Нет, обязательно надо сюда было притащиться!
– А, да! – старуха спохватилась. – Что тебе до этого! Тебе ведь ни тепло, ни холодно не бывает. О чем думаешь, красавица?
– О Торбранде конунге! – отрезала Дагейда. Может, теперь отстанет?
– Знаю я Торбранда конунга, – спокойно сказала старуха. – Видала я его. На днях, помнится…
– На днях! – подпрыгнув от неожиданности, Дагейда повернулась к ней. – Что ты болтаешь? Он только сегодня пришел!
– Да вот, недавно… – Крёка шамкала губами, вспоминая. – Еще когда… Ага, перед тем, значит, как он твоему… Свальниру то есть… И жену еще увел. Это твоя мать была, что ли? Ну, какую он увел? Я Свальниру еще когда говорила: не бери ты жену из людей, погубит она тебя. Не послушался, ну, вот и дождался.
Дагейда в досаде стиснула зубы. На днях, называется! Старуха говорит о событиях двадцатипятилетней давности, а думает, что это случилось вчера или позавчера! Старые великаны, давно сбившиеся со счета времени, часто путают дни с годами.
