– Здравствуй, дядя! – Князь Волков снова встал и поклонился, как младший старшему, но без робости, дружелюбно.
– Не соскучилась тут, внучка? – спросил Лес Праведный, опускаясь на лавку. По теплой избушке полетел свежий морозный дух. – Дай, думаю, проведаю. Ну что, тепло ли тебе?
Старик усмехнулся, и Дивина улыбнулась, потом вздохнула:
– Тепло, батюшка, только скучно. Так хочется на белый свет поглядеть! Даже не знаю, много ли времени прошло. Вот, за все время первый гость у меня.
– Да уж, этот гость одиноким девицам опасен! Недоглядел я! – Лес Праведный усмехнулся, потирая ус, а Князь Волков шутливо обиделся:
– Ну что ты, дядя! Зачем позоришь? Это не я, это братец мой, что огненным змеем летает!
[54]
– Знаю, знаю, за сыночком пришел. Ладно, не бойся его, внучка, он тебя не обидит. А на что тебе в белый свет? Ты здесь живешь, не старишься, красота твоя девичья не вянет. Хоть сто лет пройдет, а ты все та же будешь, как цветочек лазоревый.
– Я, может, и та же. А… другие?
– Какие – другие? – Лес Праведный наклонил голову и лукаво глянул на нее из-под белых косматых бровей. Эти брови почти занавешивали глаза, так что поймать его взгляд было нельзя, но это и к лучшему. – О ком тебе грустить?
Дивина опустила глаза. Ей хотелось сказать о Ледиче, но она не смела.
– Ты мой указ нарушила, обручилась, – продолжал старик. – Молчи, я знаю почему. Раз слово дала, нарушать его нельзя. Но раз уж ты жениха от смерти спасла, а он тебя не спас – пусть теперь сам сюда за тобой приходит. Тогда, может, и отпущу.
– Но как же он придет за мной, если не знает, где я? Даже если искать будет – только и узнает, что пропала в лесу.
– Вот пусть в лесу и ищет. Вот весна придет…
– А она еще не пришла – весна? – Дивина оглянулась в сторону окошка. Заслонка была отодвинута совсем чуть-чуть, да и снаружи уже почти стемнело, но все же в щель было видно немножко синего зимнего воздуха. – Я все думаю: может, это у меня здесь все тот же день, а у них там уже сто лет прошло…
– Этого не бойся. Пусть у тебя здесь хоть сто лет пойдет, а как захочешь туда вернуться, вернешься в любой день. Захочешь – в тот, из какого ушла…
– Нет, в этот не хочу! – Дивина вспомнила и содрогнулась.
– Ну, в другой можно. Там уже Новый год. Везде угощение нам готово, вот, пойду собирать! – Лес Праведный усмехнулся и взял из сеней огромный, во всю спину, плетеный короб.
– Ты туда пойдешь! – Дивина вскочила и всплеснула руками. – Дедушка, миленький, отец мой родной, возьми и меня! Хоть ненадолго возьми, хоть на один вечерочек!
– Ну, хочешь, возьму! – Лес Праведный рассмеялся, лукаво поглядывая на нее и показывая, что видит все ее мысли. – Только ты не думай: все равно ты теперь моя, захочу – сразу назад верну, как рукавицу за пояс. От меня не сбежишь.
– Как захочешь, так вернешь, только пусти меня хоть на один вечер с людьми погулять. У всех праздник, а я что же, одна тут буду сидеть?
Она посмотрела на Князя Волков, словно просила поддержки; он сделал ей какой-то знак бровями, подмигнул, словно обещал что-то.
– Ну, идем! – Посмеиваясь, Лес Праведный запахнул шубу, и теперь шуба почему-то оказалась уже не белой, а бурой, как у медведя.
Шапка его превратилась в медвежью голову с оскаленной пастью, на руках и на поясе зазвенело множество бубенчиков. Дивина, на ходу заматывая платок на голове, побежала за стариком, уже открывшим дверь и перешагнувшим порог. Казалось, если сейчас же не успеть проскочить вслед за ним в приоткрытые врата, то он уйдет один, а она опять окажется на той же опостылевшей пустой поляне. Дивина даже не заметила, что ее полушубок странно потемнел и потяжелел. Вслед за стариком она выпрыгнула из избушки и сама не видела, что с ней сталось, – но даже медведь, окажись он здесь вечером, от удивления, наверное, сел бы прямо на снег.
* * *
Перед новогодними праздниками поиски пришлось прекратить: не такое настало время, когда можно бродить по лесам. Дни сделались такими короткими, что, казалось, с утра и не рассветает. Сквозь дневные сумерки отчетливо, хотя и молчаливо, проглядывал иной мир. Наступал солнцеворот, земной мир и мир вечный сближались, чтобы на миг отразиться друг в друге и опять разойтись. Все разъезды прекратились: в такие дни легко заехать прямо на тот свет.
В Ольховне тоже готовились к празднику. Девушки и молодые женщины, поначалу напуганные появлением чужой дружины и сидевшие по домам, теперь снова стали собираться с куделью и рукоделием в подклеть княжеского терема, к жене боярина Далибора. Многие из полотеских кметей тоже ходили на посиделки к ольховским девушкам. Несколько раз приглашали самого Зимобора, и он приходил, но и там, глядя на румяных, немного смущенных присутствием князя девушек, думал о Дивине.
В ночь солнцеворота на площадке святилища разложили огромный костер, помогая новорожденному солнцу одолеть зимнюю тьму. На конце каждой улицы разожгли от его огня другие костры, поменьше. Весь городок теперь был окружен огненными замками, запиравшими путь голодной зимней нечисти и обогревающими предков, которые в эти темные ночи приходят проведать потомков. На каждом крыльце, на каждом окошке стояла в горшках каша из цельного зерна с черемухой, лежали в мисках блины, прикрытые чистыми новыми полотенчиками.
На следующий день дети, собираясь стайками, ходили от двора к двору, пели хозяевам добрые пожелания на предстоящий год и получали за это печенье в виде козочек и коровок. Зимобор улыбался, слыша где-то за тыном звонкие детские голоса. Вспоминалось, как двадцать лет назад и сам он тоже вот так ходил с другими детьми по дворам детинца. С ними тогда ходила и Избрана, а Буяра они не брали, потому что тот был еще слишком мал. Только в Смоленске пекли из теста не коровок, а свинок.
Двадцать лет назад! Ныне он сам уже мог бы быть отцом, если бы его судьбу не изломала эта мнимая смерть невесты… Дивины… И их пятилетний сын уже бегал бы вприпрыжку с другими детьми и грыз бы сладкую медовую коровку, и его щеки от мороза были бы как два снегиря…
После полудня уже парни и девушки забегали между дворами, держа в руках целый ворох шкур, тряпок и кудели. Дверь в подклеть то и дело визжала и хлопала, изнутри доносились визг, смех, крики. Самые молодые из кметей вскоре не вытерпели и тоже ушли. Даже Зимобору хотелось пойти посмеяться вместе со всеми, но сейчас он был хозяином этого дома и должен был ждать.
Когда начало темнеть, из подклети показалась наконец «коза». Ее представлял кто-то из местных парней – рослый, плечистый, похожий скорее на медведя, чем на козу. На нем был черный козий тулуп, вывернутый мехом наружу, другой такой же тулуп надели ему на ноги и сшили наряд у пояса, чтобы не разваливался. На голове его была огромная маска с козьей мордой и длинными рогами, сплетенными из соломы и просмоленными. Фигура получилась такая жуткая и внушительная, что дети кричали от страха, и даже взрослых пробирала дрожь, когда это чудище, приплясывая и поворачиваясь на ходу, входило во дворы и ревело, наклоняясь к окошкам:
