Сейчас я, пожалуй бы, восхитился. Но не гравюрами в гостиной
Мари-Кристин, а почти фотографическим сходством девушки и чайных красоток
двухвековой давности. И самая обыкновенная туристическая униформа (джинсы,
футболка навыпуск и легкая куртка) лишь подчеркивает сходство. Объяснить этот
феномен не представляется возможным.
– Меня зовут О-Сими, – неожиданно говорит девушка.
Именно «О-Сими», а не «Осими» как можно было предположить.
Чтобы избежать неточности в трактовке, О-Сими даже проводит в воздухе воображаемое
тире. При этом кисть ее руки причудливо изгибается, а пальцы, до этого
собранные в щепоть, брызжут во все стороны. Теперь они напоминают
полураскрывшиеся лепестки цветка. Или – птицу. Интересно, «цветок», как это
звучит по-японски? А.птица?.. Из всех названий экзотических цветов мне известна
лишь орхидея, с птицами и того хуже: ничего, кроме павлина и лирохвостов, в
голову не приходит. Но павлиньи перья уже зарезервированы Ронни Бэрдом, а
лирохвосты… Лирохвосты склевывают ягоды на винограднике моего с Анук детства. И
лучше туда не соваться.
– Меня зовут О-Сими. А вас? – Брошюрка в руках
девушки действительно оказалась разговорником.
Если бы со мной не было Линн, я бы назвал свое настоящее
имя, запомнить короткое «Ги» куда легче, чем пафосное «Кристобаль», к тому же –
японке, к тому же – окруженной чужой рекой, только блики на воде
интернациональны. Если бы со мной не было Линн!.. Но Линн совсем рядом, а вода
хорошо проводит звуки, наш короткий обмен репликами – не исключение. Плевать я
хотел на Линн, но за ее спиной маячит столь желанный «Ars Moriendi»…
– Кристобаль. Это испанское имя. Кристобаль.
– Испанское? – О-Сими выглядит несколько
разочарованной: версия «мой парижский друг» рушится прямо на глазах. А ей бы
очень не хотелось этого. Очень.
Я живу в Париже, – это одна из двух фраз на английском,
которые я произношу с неподражаемым лондонским акцентом. Вторая представляет
собой сленговый вариант и без того непечатного «отсоси у дохлого козла», но
вряд ли она вызовет прилив энтузиазма у карманной японки.
– Вы говорите по-английски? – оживляется О-Сими.
– Нет. Ноу. Нет.
Я не говорю по-английски, как и положено «парижскому другу»,
я такой же туземец для О-Сими, как и она для меня, в этом-то и состоит главная
прелесть. И пока мы оба упиваемся этим, рядом с О-Сими появляется еще одна
японка, столь же миниатюрная. Она что-то шепчет на ухо девушке и тихонько
хихикает. О-Сими отвечает ей таким же тихим хихиканьем.
– Моя подруга Омацу, – замечает О-Сими спустя пару
минут (минута ушла на то, чтобы свериться с разговорником).
В присутствии Омацу О-Сими теряет добрую половину своего
туземного обаяния, теперь о гравюрах Утамаро можно забыть, а вспомнить разве
что о плоских японских анимэ. Подобные мультяхи не вызывают у меня ничего,
кроме отвращения, вот и сейчас я начинаю злиться. Отсосите у дохлого козла,
крошки!..
– Моя подруга Линн, – я все еще не в состоянии
справиться с неожиданной злостью.
Интересно, слышала ли это Линн?
– Ваша подруга? – О-Сими наконец-то перестает
хихикать.
– Да. Йес. Да.
Теперь уже за моей спиной раздается короткий смешок. Это
Линн, она все слышала. Плевать я хотел на Линн, единственное мое желание –
чтобы чертова Омацу отлепилась от О-Сими. Кто бы мог подумать, что за
каких-нибудь пять минут я стану таким неистовым поклонником японской гравюры.
Поклонником, не терпящим ни малейшего посягательства на красоту линий.
Мари-Кристин убила не один вечер на мое окультуривание – и не достигла никакого
результата, «как это по-русски – кичиться своим варварством, Ги». И вот теперь
я готов поверить, что в иерархии художественных ценностей Утамаро играючи
оставит за флагом не только запасники Лувра и граффити в свинг-клубах, но и
комикс об инспекторе Гаджете.
О-Сими снова роется в разговорнике.
Вряд ли он иллюстрирован гравюрами, самое большое
откровение, которое можно из него извлечь, – «Будьте любезны, прикройте
окно, здесь дует». Но странное дело, сердце мое вдруг начинает биться
медленнее. Кровь тоже замедляет свой бег, теперь она ползет по венам со
скоростью улитки: той самой, которую я видел в Синематеке, на ботинке Анук.
Кровь замедляет свой бег, густеет и превращается в нечто желеобразное. Так и
есть, вены мои заполнены улитками, картинка настолько реальна, что я на секунду
прикрываю глаза. Проклятые слизняки множатся, наползают друг на друга, их раковины
(почему-то напомнившие мне «Charonia Tritonis») угрожающе хрустят.
Крэк.
Крэк, крэк, крэк. Я явственно слышу хруст.
Я все еще жив, стенки сосудов не взломаны, как яичная
скорлупа, – следовательно, хруст идет извне.
Крэк, крэк, крэк.
Это Линн. Она хрустит пальцами, не в силах помешать ни мне,
ни О-Сими, ни разговорнику. Интересно, что за мысли проносятся сейчас в ее
голове? Что молодость вероломна, как и положено молодости. А старость
бессильна, как и положено старости. Что во фразе «Будьте любезны, прикройте
окно, здесь дует» – стоит только О-Сими произнести ее – гораздо больше смысла,
чем во всех сентенциях Линн, чем во всех ее воспоминаниях. Бедняжка.
– Я первый раз в Париже, – О-Сими говорит это едва
ли не по складам.
Голоса ее почти не слышно из-за хрустящих суставов Бабетты,
спасает лишь артикуляция, четкая и почтительная одновременно.
– Я первый раз в Париже…
– Да.
– Я ничего не знаю здесь.
Омацу все еще отирается поблизости – на правах близкой подруги, –
но О-Сими предпочитает говорить о себе в единственном числе, она чутко уловила
мою неприязнь к японской анимации. Настоящая маленькая гейша, привыкшая
угождать клиенту. Чего бы ей это ни стоило.
– Вы бы не могли порекомендовать мне э-э… достопримечательности?
«Порекомендовать» и «достопримечательности» дается О-Сими с
трудом. Куда легче поманить меня и ткнуть указательным пальцем в разговорник. В
неверном свете, который исходит от бликов на воде, я вижу стайку иероглифов.
Они давно бы взлетели с листа, если бы не унылая цепь латиницы, окопавшаяся по
соседству; только цепь их и удерживает.
«Extraction d'une poussiere d'oeil en bas».
«Удалить соринку с нижнего века».
Просьба (если это действительно просьба) выглядит несколько
экстравагантно. Учитывая совсем не европейский разрез глаз японки и наше не
столь близкое знакомство. В конце концов, для подобных просьб существует Омацу.
Но удивиться я не успеваю. Скругленный ноготь О-Сими ползет вниз и
останавливается на заголовке:
«Al'Hotel»
[33]
За последние несколько лет я перевидал массу отелей, но
запомнился только первый. В нем я занимался любовью с Мари-Кристин – тоже
впервые. Это был единственный отель, в котором я занимался любовью. Остальные
были лишь местом для ночлега, не более. А тот, первый… Я почти физически
ощущаю, как щелкает ноготь О-Сими. Один-единственный щелчок отправляет меня в
прошлое, я оказываюсь в нем за секунду до поцелуя с Мари-Кристин. Тогда она
попросила меня именно об этом – удалить соринку с нижнего века.
