– Драпировать их в бледно-желтый – тошниловка.
Бледно-желтый они не любят, уж поверьте. Они не любят твид и мягкую оптику.
Футуристические прибамбасы Жан-Поля Готье и этих кретинов Дольче и Габанны – не
для них.
– А что – для них?
– Я бы сказал – простота и элегантность линий. В стиле
Кристобаля Баленсьяги. Простота всегда философична, а когда лежишь на
разделочном столе, голый и мертвый – самое время пофилософствовать.
– Кристобаль Баленсьяга. Кристобаль. Занятно… Кто это –
Кристобаль Баленсьяга?
– Не забивайте себе голову, Бланшар. Все равно не
запомните.
– И все-таки?
– Модельер. Очень хороший… Только…
– Мертвый?
– В точку. Черт его знает, кого он одевает сейчас.
– Наверное, тех, кого одевал при жизни. Ги тоже
нравится Кристобаль Баленсьяга?
– Баленсьяга одевал женщин. Дитрих, Бергман, герцогиню
Виндзорскую… Я могу назвать вам кучу его фанаток, все равно не запомните.
– Ги всегда приходил к вам один?
– А что?
– Может быть, какие-нибудь подружки… были же у него
подружки?
– Он приходил один.
– А подружки?
– Он приходил один. И я его понимаю. Все, кого можно
было бы назвать подружками, остались в прошлом веке. Где-нибудь в портфолио
Мэна Рэя
[44]
.
– Вы мрачный тип, Гаэтано.
– Мизантроп.
– Разве Ги не крутил романы? Такой видный парень…
– Я бы сосватал ему Кики де Монпарнас. При условии, что
она не будет подкрашивать косметическим карандашом растительность на лобке. Или
Клару Боу, при условии, что она не будет кардинально стричь свои рыжие волосы.
Но их обеих уже лет пятьдесят как сожрали черви. Осталась только Ингеборг
Густаффсон – редкостная сука. Но ее я не пожелаю и врагу.
– А эти… так сразу и не вспомнишь… Наоми Кэмпбэлл или
там Клаудиа Шиффер?
– Да ладно вам. Все это – Ингеборг Густаффсон, только в
разном макияже.
– Однако вы неплохо на ней зарабатываете.
– Она на мне – тоже.
– А как насчет Мари-Кристин Сават?
– Мадам? При чем здесь мадам?
– Они ведь были любовниками, Ги и мадам Сават.
– Вряд ли мадам Сават можно считать чьей-либо
подружкой. Тем более что Ги никогда не рассказывал мне о своей личной жизни.
– А о чем он рассказывал?
– Мы пили вино и молчали. Разве я неясно выразился?
– Куда уж яснее… Я хочу показать вам кое-что. Одну
фотографию, довольно высокого качества. Превосходного качества. Она поразила
меня в самое сердце.
– Валяйте…
– Узнаёте?
– Откуда это у вас? Откуда у вас мой снимок?
– Номер девять в каталоге выставки «Завтраки с
Руфусом».
– Откуда у вас мой снимок?
– Вы забываете, где я работаю.
– Чертова фараонова контора…
– Кто такой Руфус?
– Мой приятель из морга.
– Расскажите мне об этой женщине.
– Я ничего о ней не знаю. Ровным счетом ничего. Я
работал только с не востребованными родственниками телами. В реестре Руфуса она
числилась как «неизвестная с канала Сен-Мартен».
– У этой неизвестной есть имя.
– Поздравляю.
– Боюсь, что вы тоже об этом знаете.
– Но тогда я не знал, что Руфус просто перепутал строки
в своих записях. У нее было имя, да. Но оно меня не интересовало.
Обстоятельства смерти – тоже. Я художник, а не полицейская ищейка.
– Вы хорошо над ней потрудились.
– Да, это гвоздь моей коллекции.
– Марианна. Национальный символ Франции.
– Не стоит взывать к моим патриотическим чувствам. Я
португалец.
– Марианной была Катрин Денев.
– Ну это точно не Катрин Денев. Уж ее-то я бы узнал
наверняка.
– Полегче, Гаэтано.
– Вы поклонник Катрин Денев?
– Если вам плевать на чувства мертвых, уважайте хотя бы
живых.
– Если мне плевать на чувства мертвых, то на живых мне
плевать тем более. Искусство бесстыдно по своей сути, это единственное условие
его выживания. И не стоит требовать нравственности от фотографа. Это все равно,
что требовать нравственности от часовни Сен-Шапель. Или от Триумфальной арки.
– Интересная концепция. А главное, порнографические
снимки десятилетних детей очень хорошо в нее вписываются.
– Черт …Не давите мне на кадык.
– Я не давлю. Просто напоминаю. Бесстыдство ведь тоже
имеет цену. И, боюсь, вы не готовы ее платить.
– Чего вы хотите?
– Расскажите мне о вашей мертвой Марианне…
– Родственников у нее не было. Как и у всех остальных.
– Я хочу услышать совсем не это, Гаэтано.
– Я знаю, что вы хотите услышать. Ее смерть была самой
необычной.
– Уже теплее.
– Так, во всяком случае, мне сказал Руфус. Никаких
следов насилия…
– Никаких видимых следов насилия…
– Да. С задушенной проституткой не сравнишь. И с
китайцем, которому выпустили кишки его же соотечественники… Она могла умереть
во сне, так сказал Руфус сначала.
– Посмотреть бы на этот сон хотя бы одним глазком…
– Она могла умереть во сне от сердечного приступа.
Руфус так и думал.
– Что же изменилось потом?
– Он покопался у нее во рту. Там было полно улиток.
Живых улиток. Последнюю он вытащил пинцетом у нее из трахеи. Из-за улиток она и
задохнулась. Руфус потом загнал их на птичьем рынке у Сены.
– Чудесная история. Прямо рождественская. Но я хочу
услышать совсем не это.
– Я знаю, что вы хотите услышать…
– Вы успешный фотограф, Гаэтано. Ваши снимки публикуют
во всех модных журналах, агентства вас на части рвут, персональные выставки и
прочее бла-бла-бла… Стоит ли терять все это из-за человека, которого вы даже не
считаете своим другом? В тюряге винишка не попьешь. Из морских раковин.
– Хорошо… Я видел там Ги. Там, в морге.
– Ги тоже приятельствует с Руфусом Кассовицем?
– Вы, я смотрю, хорошо подготовились к встрече. Значит,
знаете ответ. Ги понятия не имел о Руфусе. Это я их познакомил. Когда случайно
наткнулся на Ги в морге.
