– Ты не знаешь меня еще больше, Дэн. И моего мудака
папашу. Он злой полицейский. Очень злой. Воткнуть кому-то челюсть в затылок для
него не фиг делать. Он ни с кем не миндальничает, ни с кем не церемонится.
Писака с ее предыдущими мужьями… Теми, которых она отправила на тот свет…
Писака по сравнению с ним просто ангел.
– Значит, ты не единственная психопатка в семье? –
Смотреть на Лягушонка не получается, получается смотреть лишь в зрачок
пистолетного дула.
– Бинго! – веселится соплячка. – Я – не
единственная. Хотя и самая крутая.
– Сейчас проверим твою крутизну, – я придвигаюсь к
соплячке сантиметров на десять.
– И проверь!
– И проверю.
– И проверь!..
Все происходит почти мгновенно и уж точно синхронно: я бросаюсь
на соплячку, а соплячка спускает курок. Я слышу сухой одинокий щелчок, за
которым, впрочем, не следует выстрела. Пистолет дал осечку, если вообще был
заряжен. Но теперь уже неважно, заряжен он или нет – соплячка прямо подо мной,
прижать ее тщедушное тельце к куче барахла оказалось делом секунды. И… я не
знаю, что делать дальше. Мы слишком далеко зашли, чтобы обратить все в шутку. Я
слишком далеко зашел. И до сих пор иду. По мелководью, по мокрому песку,
проваливаясь по щиколотку в разложившиеся водоросли, до чего же отвратителен
запах, идущий от Лягушонка!.. И сама Лягушонок – редкостная мразь, склизкое,
пакостное существо, приносящее окружающим лишнюю боль и хлопоты. Анна
Брейнсдофер-Пайпер – чудесная женщина, ангел небесный, но вынуждена страдать из-за
этой твари. Каждый день рядом с Лягушонком приносит ей страдания, я почти
уверен в этом.
– Отпусти меня, – полузадушенным голосом говорит
Лягушонок.
– И не подумаю.
– Отпусти! Иначе тебе не поздоровится.
– Ты угрожаешь мне? – я наваливаюсь на лягушонка с
еще большей силой. – Мне? Своему сладкому дружку? Своему Дэну?
– Никакой ты не Дэн. Я пошутила. Это была шутка. Пусти.
– Шутки кончились. Знаешь, что я сейчас сделаю?
– Что? – Она находит в себе силы задать вопрос.
Лучше бы она промолчала.
– Я убью тебя. Вот что.
Стоит мне произнести это… Стоит только произнести, как
завалы из гниющих водорослей отступают, остается лишь песок. Не мокрый –
ослепительно белый: каждая песчинка совершенна, абсолютна, она изящно
просачивается сквозь пальцы вместе с миллионом других песчинок – море совсем
рядом. Первобытное, величественное, в мире не существует ничего, кроме моря и
песка. Они вечны, и так же вечна их красота. В лицо мне дует восхитительный
свежий бриз, и это я вызвал его, всего лишь тремя словами: я убью тебя.
Я убью тебя – в этих словах заключена настоящая музыка.
Самая настоящая, ничего общего с ломкими непричесанными
рок-пассажами Земфиры, даже «Святая Агнесса и горящий поезд» здесь неуместны. Я
убью тебя – лучше любого саундтрека. Я убью тебя избавляет от многих проблем:
меня – от дурацкого имени Дэн, Анну Брейнсдофер-Пайпер – от ежедневных
издевательств, шведского мудака папашу – от искушения засунуть за решетку ни в
чем не повинных парней с русскими фамилиями и русскими паспортами, да мало ли еще
сколько выгод могут принести три коротких слова – «Я убью тебя»!..
– Ты психопат, – шепчет Лягушонок.
– Нет, милая. Психопатка у нас ты. Полдня ты
вколачивала мне в башку эту куцую мыслишку. А знаешь, что случается с
психопатами?
Лягушонок затравленно смотрит на меня.
– Психопаты всегда получают по заслугам. Обязательно
найдется человек, который выведет психопата на чистую воду. На твоего папашу
надежды никакой, он много лет терпел тебя… Потакал тебе… Ну ты и сама знаешь.
Но обязательно найдется человек, который остановит психопата. Я. Я – этот
человек. У тебя нет возражений?
– Ха-ха.
Лягушонок произносит свое «ха-ха» очень четко, каждая буква
ее «ха-ха» отстоит отдельно от другой, они никак между собой не связаны, они –
словно старики, сидящие в плетеных креслах у моря – первобытного,
величественного. Эмоции больше недоступны им, осталась лишь память об эмоциях.
Пустая оболочка. «Ха-ха» может означать все, что угодно, имитацию смеха, шкурку
от смеха, но только не сам смех. Что и требовалось доказать – Лягушонок больше
не веселится.
Ха-ха.
Лягушонок больше не веселится, но все еще хочет поиграть.
Или в глубине души надеется, что я – играю. С самого начала все было игрой:
кража паспорта в аэропорту, дурацкие разговоры про секс, поездка в машине Анны,
посиделки в ванной, исход Муки. Сила Лягушонка заключалась в том, что никто не
играл по ее вероломным правилам, не хотел играть. Что ж, я буду первым, ты
получишь достойный ответ, Лягушонок, достойный отпор.
На фоне неба, моря и бриза, вызванного всего лишь тремя
словами: «Я убью тебя».
Небо – ослепительно синее, море – ослепительно бирюзовое,
бриз прохладен и свеж, мне не хотелось бы употреблять слово «пляж», пляж создан
для игр (волейбол, бадминтон, подкидной дурак, замки из песка у кромки прибоя,
забавы с ручной обезьянкой) – а именно этого сейчас хочет Лягушонок: игры. Игра
– значит, все не по правде, не по-настоящему.
Но все по правде. Все по-настоящему.
Пистолет лежит совсем рядом, на джинсовой куртке: когда я
подмял под себя соплячку, она выпустила его из рук. Поднять его не составит
труда, но мне не хочется заморачиваться с пистолетом, к тому же звук выстрела
может услышать Анна. Что придет в голову Анне – неизвестно. Ясно, что она
взволнуется, сердце в роскошной груди забьется быстрее, она поднимется сюда и…
Нет, этого нельзя допустить, никак нельзя. Я не хочу волновать Анну ни одной
секунды, она и так достаточно настрадалась. Я не хочу, вот и все.
Я – порядочный человек.
Как в моей руке, руке порядочного человека, оказался
бамбуковый стебель?..
Идентичный моему собственному бамбуковому стеблю, самолетная
шведка никого не оставила без подарков. Все это время он торчал из рюкзака
соплячки, но я заметил его только сейчас. И все это время рюкзак стоял в поле
моего зрения, в зоне досягаемости: сейчас это особенно важно.
Как в моей руке оказался бамбуковый стебель?..
Я просто вытащил его, вот и все.
– Не вздумай орать! – говорю я Лягушонку.
– Я не ору.
– Не будешь нудить?
– Нет.
– И будешь паинькой?
– Да.
Она все еще думает, что это игра.
Но лишь до того момента, как я запихиваю ей в рот рукав
джинсовой куртки. Теперь Лягушонок не сможет издать ни звука. Даже если очень
захочет. Что ж, я сделал главное – обезопасил себя от несанкционированных
воплей соплячки. Себя и Анну. Отдельный респект все еще поющей, поставленной на
кольцо Земфире. Она меня прикроет. Мое сознанье несется ракетой в сторону
солнца, меня не стоит бояться, в меня не стоит влюбляться, ты очень милый
парень, но таких, как я, больше нету, давай договоримся – будь со мной, смотри,
я тебе покажу чудеса.
