Кстати, одна из первых вещей, которая меня поразила на
Западе (в Испании и в бедных кварталах в США), это огромное число беззубых
людей. При том, что на каждом углу зубной врач без талончика! Когда я начал
выспрашивать о причине этого странного явления, на меня посмотрели, как на
дурачка. Масса людей там никогда не ходит к врачу, зубы у них просто
“выбаливают” и выпадают – стоматология соцстрахом не покрывается. И при этом
мои друзья на меня даже озлобились, стали тыкать себе в рот пальцем и орать:
“Ты знаешь, сколько мне стоила вот эта пломба? Вы там, сволочи, зажрались в
СССР! Ничего, скоро узнаете”, – дело уже было в перестройку.
Но даже если этого не знать, можно было понять, что
многократно увеличить количество благ никакой Ельцин бы не смог, так что все
равно “человек” хотя бы тайком принимал идею отстранить от этих благ массу его
соседей, чтобы ему эти блага достались “без напряга”.
Но ведь, с другой стороны, считать работяге, что при
капитализме у него (в качестве общей нормы) будет много денег, не то что у
других – тоже неразумно. Неразумна даже сама формула, которую дал А.: “Вот моя
работа, тут я вкалываю!” Как это “моя”? При капитализме работа принадлежит
капиталисту, собственнику средств производства. Он тебе работу “продает” на
рынке – может продать, а может и не продать. Ведь чтобы сказать “моя работа”,
надо иметь право на труд, а именно от этого права рабочие и отказались. Ведь
сама “работа” как благо обеспечивалась именно советским государством, а Ельцин
ее не обещал и обещать не мог. Почему же работяга решил, что он всегда сможет
“ишачить” да еще получать за это деньги? Откуда у него такая фантазия? А. этого
не объясняет, а ведь это тоже важный вопрос.
Я предполагаю, что никаких связных рассуждений в голове
нашего работяги не было. Были короткие обрывки мыслей, а главное – недовольство
и мечты. Это я и называю отключением здравого смысла, и достигнуть этого можно
было только манипуляцией сознанием. Потому что, соглашаясь на явно опасное для
него самого, его семьи и детей изменение, человек обязан рассуждать и
подсчитывать возможный ущерб.
Ведь все те “напряжения”, о которых пишет А., вполне можно
было значительно облегчить, просто увеличив долю “коммерческих” услуг в нашей
советской жизни, не ломая самого строя. “Пусть будет все дороже, но пусть будет
легко!” Что ж, для любителей дороговизны это можно было устроить в два счета,
пусть бы наслаждались в дюжине магазинов-музеев. Но ведь боролись не за это, люди
соблазнились именно образом полной свободы (“после работы я хозяин жизни”). А
это невозможно. “Мухи и котлеты” как раз не могут быть разделены, как не
удается разделить котельную завода и отопление жилья. Так что речь шла именно о
полном разрыве, о фатальном выборе: одним котлеты, другим мухи.
Формула “после работы я хозяин жизни”, скажем прямо,
означает полный отказ от гражданственности и ответственности. Можно даже больше
сказать, уже в ней скрыт и следующий шаг: а зачем я вообще буду “ишачить”? Почему
бы мне не быть “хозяином жизни” все 24 часа в сутки? Ведь именно этим “Ельцин
многим души успокоил”. Отсюда – миллионы челноков и массовый приток молодежи в
преступность. А как “ишачат” сегодня те, кто не пристроился в банду? Мой друг
купил “Жигули”. Поехал – и тут же разрушился дифференциал. В картере заднего
моста не было ни капли масла. Как объяснили, один рабочий, на ВАЗе, не налил
масла, потому что его крадут. На 20 рублей украли – угробили агрегат стоимостью
в 2 тысячи. Другой рабочий, в магазине, обязанный проверить наличие масел,
плевал на свою работу, он уже ишачить не хочет, только деньги получать.
Да, советское государство было патерналистским (от слова
патер – отец). Это значит, что и после работы человек не был “хозяином жизни”,
а выполнял обязанности “члена семьи”, обязан был “напрягаться”, тем более что и
“отец” бывает не сахар, иногда гоняет зря.
Судя по письму А., главный “напряг” состоял в том, чтобы
бегать по очередям – то за талончиком, то за водкой. Я заострю вопрос до
крайности и скажу, что очереди (“совершенно дурацкое и не нужное напряжение”) –
необходимое условие и даже признак солидарного общества. Многие блага всегда
дефицитны, и если за ними нет очереди, то значит, каким-то образом доступ к
этим благам большинству людей перекрыт. Возникает какого-то рода “закрытый
распределитель”.
По мелочам можно ворчать, не переставая, но по большому
счету дело в СССР шло справедливо и разумно – сначала расшивались узкие места в
доступе людей к самым главным благам. Уже не было очередей за хлебом и молоком,
сократилась в среднем до 6 лет очередь на квартиру (отдушиной стали и жилищные
кооперативы, вполне доступные тем, кто не мог ждать). 100% жилья имело
электричество – в это надо вдуматься! 2,1 тыс. городов, 3,4 тыс. поселков и 177
тыс. деревень были к 1987 г. газифицированы. Какие “напряги” были этим сняты с
сотен миллионов человек! Вспомните, что значит купить и напилить дров на зиму,
топить печку и готовить на керосинке. А. пишет, что в глазах рабочего “все это
не перевешивает”… отмены талончика к врачу. Вот это и страшно. Это признак
безвыходного кризиса. Ведь это, говоря попросту, есть помрачение ума. И не
только ума, но и воображения. У жителей Камчатки, которые сидят по 15 часов в
сутки без электричества и готовят пищу на костре, думаю, уже другое мнение о
“напрягах”. То же самое – у жителей Грозного после бомбежки. Выходит, “простой
человек” этого вообразить не может, пока не испытает на своей шкуре? Но тогда,
значит, он утратил свойство, совершенно необходимое для выживания человека –
способность предвидения исходя из опыта других. Если это состояние продлится,
мы просто вымрем как народ. Впрочем, тут, я надеюсь, А. перехлестывает ради
красного словца.
А. пишет, что мелочи-напряжения задавили советского человека
– “ни на что другое времени уже не остается”. Если он это искренне, то, значит,
у него отключилась память. У нас именно была проблема досуга, возникшая из-за
устранения борьбы за существование и тех “напряжений”, что она создает. Я жил в
коммуналках в рабочем квартале, видел быт рабочих разных типов. У них был
именно досуг и свобода, какие рабочему на Западе и не снятся. Во-первых, хорошо
и часто посидеть с приятелями – и время было, и водка, и настроение. Рыбалка и
грибы – святое дело, завод даже обязан был дать автобус. Один мой сосед
регулярно ходил в оперу, во Дворец съездов, совсем, видно, со скуки спятил.
Другой по субботам бил красавицу-жену, а за это в воскресенье обязан был вести
ее и сына в театр, при галстуке. Вот это я понимаю, напряг, но советская власть
тут не при чем. А летом, отдай не греши, все они ехали в Крым или Сочи. Месяц
отпуска плюс отгулы, над изобретением которых поработала русская смекалка
(кстати, в США число дней отпуска пропорционально стажу работы на предприятии,
но не превышает двух-трех недель). Нет, не в нехватке времени дело. “Нехватку
времени” люди себе вообразили, ибо у них была потребность чувствовать себя
обделенными.
Как известно, жизнь в семье и на свободном рынке – разные
вещи, в каждой свои плюсы и минусы. Допустим, рабочие не захотели жить “как в
семье”, насильно не заставишь. Вопрос в другом: почему они решили, что “на
рынке” не надо напрягаться после работы? Вот что хотелось бы услышать от А. Из
его письма следует, что рабочий уверовал, будто без СССР он будет после гудка
“хозяином жизни”. Почему же он уверовал? Над этим мы и бьемся. Ведь никаких для
этого не было оснований из того, что все мы знаем о Западе, даже из самых
красочных фильмов.
