Смена типа цивилизации, которая происходит начиная с 1991
г., прекрасно выражается в том, как изменился тип формирования цены на хлеб.
Возьмем пшеничный хлеб. Цена пшеницы известна. Расходы на помол, выпечку и
торговые издержки при советской системе составляли 1,1 от стоимости пшеницы.
Это «технически обусловленные» расходы. Говорят, при рынке производство эффективнее,
чем при советском строе (да и зарплата по сравнению с советским временем
ничтожна). Ну пусть даже не эффективнее, и эти издержки не уменьшились. Все
равно, реальная себестоимость буханки хлеба на московском прилавке равна
примерно двукратной стоимости пшеницы, пошедшей на эту буханку.
Это близко к тому, что мы видели на практике в СССР. В 1986
г. закупочная цена пшеницы была 17,2 коп/кг. Из 1 кг зерна выходит 2 кг хлеба,
следовательно, эти 2 кг хлеба из 1 кг зерна обходились в 17+19 = 36 коп (19
коп. – это затраты на превращение зерна в хлеб). Продавались эти 2 кг хлеба за
44 коп или (хлеб высшего сорта) за 56 коп. То есть, хлеб продавали с небольшой
прибылью. В 1989 г. цена пшеницы поднялась до 22 коп/кг (в РСФСР 22,7 коп), но
цену хлеба еще не повышали, просто отказались от прибыли.
Советские цены на белый хлеб можно назвать «техническими»,
технически обусловленными – потому, что именно на хлебе государство
отказывалось от возможной прибыли и в то же время не давало дотаций. Поэтому
все расходы на превращение зерна в хлеб на прилавке, которые составляли в СССР
1,1 от цены зерна, можно считать близкими к реальным затратам натурального
хозяйства, предназначенного для потребления12.
Как же складывается цена на хлеб в нынешней «антисоветской»
России? В декабре 1993 г. батон хлеба в Москве стоил 230 руб. Он был испечен из
330 г. пшеницы урожая 1992 года. За это количество пшеницы правительство
обещало селу заплатить 4 рубля. Выпечка хлеба «технически» примерно равна
стоимости муки. Значит, реальная себестоимость бетона на прилавке – около 8
руб. А он стоил 230 руб.! Куда пошли 222 рубля из 230? Они изъяты из кармана
покупателя какими-то «социальными силами».
И это положение в принципе не меняется. Весной 2000 г.,
батон белого хлеба весом 380 г. стоил в Москве 6 руб. Он был выпечен из 200 г.
пшеницы. Такое количество пшеницы стоило в декабре 1999 г. на российском рынке
34 коп. (1725 руб. за тонну)13. Себестоимость превращения пшеницы в хлеб с
доставкой его к прилавку равна 110% от стоимости пшеницы, то есть для одного
батона 38 коп. Итого реальная себестоимость батона равна 72 коп. А на прилавке
его цена 6 руб. Таков масштаб «накруток» на пути от пшеницы до хлеба в рыночной
экономике – 733%! Сейчас цена на хлеб в России «социальная», она обусловлена
именно характером созданной экономической системы. Поэтому хлеб – хороший
объект для сравнения сути двух систем. При советском (натуральном) хозяйстве
хлеб был дешев, и бедность отступала, при нынешней экономике хлеб дорог, и цена
его не дает людям вылезти из бедности.
Изменение типа ценообразования сочетается в этом процессе с
изменением типа распределения доходов. Поражает, что значительная часть
интеллигенции как будто не видит, какая социальная катастрофа произошла в
России в результате ликвидации советского типа распределения доходов. Не раз
приходилось замечать, что читатели книг – люди, принадлежащие в основном к
благополучной части населения – психологически защищаются от реальности,
стараясь не думать о страданиях той части, по которой больнее ударила реформа. Они
создают себе ложный образ благополучия. На деле обеднение было абсолютным, оно
привело к резкому ухудшению здоровья людей, увеличению смертности и небывалому
сокращению продолжительности жизни.
Есть множество жестких данных статистики – экономической, МВД,
медицинской. Она невольно и неизбежно фиксирует внимание именно на резком
изменении всего типа жизни. Этот момент для нас и важен, в этой точке мы можем
сразу ухватить два образа – уходящего советского жизнеустройства и идущего ему
на смену нового, антисоветского. Вот данные о динамике фондового коэффициента
распределения доходов.
В СССР даже через три года реформ, в 1991 г., он был равен
4,5 (в США 5,6). Но уже к 1994 г. в РФ он по данным Госкомстата подскочил до
15,1. По данным бюллетеня ВЦИОМ (1995, № 3), в январе 1994 г. он был равен 24,4
по суммарному заработку и 18,9 по фактическому доходу (с учетом теневых
заработков). Согласно данным ученых РАН, которые учли скрываемые богатыми
доходы, реально коэффициент фондов в России в 1996 г. был равен 23. А группа
экспертов Мирового банка, Института социологии РАН и Университета Северной
Каролины (США), которая ведет длительное наблюдение за бюджетом 4-х тысяч
домашних хозяйств (большой исследовательский проект Russia longitudinal
monitoring survey), приводит коэффициент фондов за 1996 г. – 36,3! В 1999 г.
разница в доходах еще сильно возросла.
В некоторых отношениях социальное положение в России сегодня
хуже, чем представляется западными экспертами и российскими социологами,
мыслящими в понятиях западной методологии. Вернее, оно не просто хуже, а
находится в совсем ином измерении. Негативные социальные результаты реформ
измеряются экспертами в привычных индикаторах. Но положение в России подошло к
тем критическим точкам, когда эти индикаторы становятся неадекватными.
Например, при резком социальном расслоении в принципе
утрачивают смысл многие средние величины. Так, показатель среднедушевого
дохода, вполне информативный для СССР, ни о чем не говорит, ибо доходы разных
групп стали просто несоизмеримы. В 1995 г. во всей сумме доходов населения
оплата труда составила всего 39,3%, а рента на собственность 44,0% (соотношение
0,89:1). Нормальное для рыночной экономики соотношение совершенно иное
(примерно 5:1).
Ничего не говорят в такой ситуации и средние натурные
показатели, например, потребления. В 1995 г. потребление животного масла в
России было в два с лишним раза меньше, чем в 1990. Продажа мяса и птицы упала
за это время с 4,7 млн. т до 2,1 млн. т. Но это снижение почти целиком
сконцентрировано в бедной половине населения. Следовательно, половина граждан
России совершенно не потребляла мяса и сливочного масла – как же можно ее
«усреднять» с благополучной половиной!
Сравнение обобщенных показателей без учета принципиальной
разницы их составляющих ведет к невозможности увидеть главное –
катастрофическое, скачкообразное изменение социальной системы. Оно заключается
в возникновении качественной несоизмеримости объектов и явлений. Особенно это
касается сравнения таких социальных показателей, как уровни потребления и
уровни доходов, ибо они связаны с выражаемыми через них скрытыми (латентными)
величинами резко нелинейно. Нас же интересуют именно скрытые величины, а
индикаторы, показатели – это лишь их видимое выражение, доступное измерению.
В России произошел разрыв между измеряемыми и скрытыми
величинами, а значит, эти измеряемые величины перестали быть показателями чего
бы то ни было. А ими продолжает пользоваться и правительство, и оппозиция.
Уровень жизни снизился на 42%! Нет, всего на 37%! Какая неграмотность – если
это, конечно, искренне.
