— Мистер Белтэ.
Я замираю. Словно меня внезапно разбил паралич. Ноги как будто налиты свинцом. Я знаю, что мне надо повернуться. Но я не могу.
Но вот объятия паралича отпускают меня. Со скрипом в костях я поворачиваюсь на голос.
Их двое. Они сидят на диване, наполовину закрытом от меня обеденным столом, на котором громоздятся готовые упасть книги.
Они меня ждали.
Этих двоих я раньше не видел. Арабы. Оба одеты в шикарные костюмы. У обоих вид довольных людей, которые знают, что они одержали победу. Оба сидят, удобно откинувшись на спинку дивана.
Мушкетеры шейха.
— Шеф начинает терять терпение, — говорит один на ломаном английском.
— Он хочет иметь манускрипт, — говорит второй.
— Вот как?
Я так боюсь, что мне приходит в голову притвориться дурачком, и это выходит очень естественно.
— Манускрипт?
— «Свитки Тингведлира», — говорит первый.
— Сколько был готов заплатить за них Луиджи Фиаччини?
Я бросаю взгляд на Луиджи:
— Вы всё не так поняли…
— Где они?
В этот момент я вдруг соображаю, что стою около перил, рядом с кнопкой сигнализации, связанной с полицией.
— Где они? — звучит вопрос повторно.
Моя рука медленно скользит вдоль перил и дотрагивается до кнопки.
— Здесь у меня их нет, — говорю я и нажимаю кнопку.
Я думал, что сигнализация действует бесшумно. Потихоньку передает сигнал в полицию. Но нет, вовсе нет. Только теперь я понимаю, почему Луиджи не нажал кнопку, когда они пришли.
Начинает выть сирена. На первом этаже что-то ужасно гремит.
Оба араба вскакивают. К счастью, им не приходит в голову, что сигнализацию включил я.
— Hurry!
[68]
— кричит один и толкает меня вниз по винтовой лестнице. Слишком быстро.
Они толкают меня впереди себя, ноги не сразу попадают на ступеньки, и в тот момент, когда я обнаруживаю, что перед дверью появилась железная решетка, поскользнувшись, я начинаю падать.
Я пытаюсь задержаться, но не могу. Сильнейшая боль пронзает тело, когда нога под острым углом сталкивается с полом. Я не только чувствую, я просто слышу, как нога ломается.
Я кричу от боли, отчаяния и ужаса.
Арабы нетерпеливо тащат меня за собой. Словно я какой-нибудь мешок. Пытаюсь встать на здоровую ногу.
В глазах почернело.
Почти сразу же прихожу в себя. Арабы дергают решетку и что-то громко обсуждают.
Внезапно я вижу их. Двух полицейских снаружи. По-видимому, они оставили свою машину на улице: переулок слишком узок для автомобилей. Из-за воющей сигнализации мы не слышали их сирен.
Они изумленно смотрят на нас. На меня, лежащего на полу. На двух арабов, вытащивших пистолеты.
Полицейские исчезают.
Сразу после этого внутренняя сигнализация замолкает. Зато улицы Рима заполняются воем сирен.
Я плачу. Ничего не могу с собой сделать.
2
Для художника и печатника черный цвет — это цвет. Для физика черный цвет есть отсутствие цвета. Говорят, что боль воспринимается людьми тоже по-разному, что мужчины никогда не смогли бы перенести боли, испытываемой женщинами при рождении ребенка. Я склонен с этим согласиться. Мы можем выдержать только простуду.
Нога очень болит.
Ощущение такое, будто кто-то воткнул мне в ногу сосульку до самого бедра. Я рыдаю как мальчишка. На короткие мгновения полностью теряю сознание. Но боль и позывы к тошноте вызывают меня к жизни.
За дверью мелькают полицейские. Кто-то заглядывает к нам с помощью зеркала на длинном стержне.
Арабы возбужденно спорят. Потом хватают меня за руки, за ноги и поднимают. Боль невыносимая.
3
Придя в себя, я обнаруживаю, что лежу на кожаном диване Луиджи на втором этаже. В мою ногу вонзил зубы изголодавшийся шакал.
Луиджи больше нет. Очевидно, тело перенесли в спальню.
Арабы заботливо подсунули под сломанную ногу несколько подушек. Так что какое-то количество порядочности еще осталось в этих бессовестных существах.
Звонит телефон. Ему позволяют звонить. Долго.
Наконец один из них сдается.
— Na’am! — рычит он в трубку. Слушает. — У нас заложник, — кричит он по-английски, — и мы требуем свободного проезда до аэропорта Леонардо да Винчи!
Он снова слушает. Лицо его темнеет. По-арабски призывает на голову говорящего сонм злейших огненных духов и швыряет трубку.
Я теряю сознание и уплываю в благословенный туман.
4
Я раскрываю глаза. Во рту засуха.
Сколько времени прошло? Минуты? Часы? Не имею ни малейшего понятия. Приступы боли стреляют в меня, как ледяные молнии.
— Воды, — едва могу выговорить я. — Water. Please.
[69]
Арабы равнодушно смотрят на меня. Ни один не двигается с места.
Я кашляю. Язык прилип к гортани.
— Please! I'm so thirsty!
[70]
— Shut up!
[71]
5
Стон.
Я пассажир на судне, которое тяжело скользит по волнам. Вверх-вниз, вверх-вниз… Море — это волны, которым нет конца. Меня накрыли влажным одеялом из вонючей ваты. Во рту мерзость. Вверх-вниз, вверх-вниз… Боль переплетается с тошнотой. Каждое движение в месте перелома вызывает тошноту. Обломки костей трутся друг о друга. Судно качается. Что-то воткнулось в ногу и режет ее. Пилит, тычет и вдруг обжигает, потом наступает широкая охватывающая боль. В ноге что-то стучит и взрывается. Нервы пламенеют от голени до бедра. Пульс стучит острыми болезненными ударами. Живот сжимает спазм. Вверх-вниз, вверх-вниз…
Один из арабов говорит по мобильному телефону. Я представляю себе, что он говорит с Хассаном. Я очень рад, что его здесь нет. Он ни за что не подсунул бы мне под ногу мягкие подушки. Напротив, он обхватил бы своими мощными руками место перелома. И нажал.
Меня тошнит.
Араб кладет трубку. Что-то говорит второму. Оба смотрят на меня. Немного спустя мобильный звонит снова. На этот раз отвечает второй. Он вне себя. Короткие взволнованные выкрики меняются вопросами и обвинениями. Так мне кажется. Я ни слова не понимаю.
