— Назло? — поддержала разговор Вера.
— Видите ли, дом иногда бывает забит вещами, но их просто жалко выбросить. Увы, это правда! Я так устал от бессмысленных перестановок и изнуряющей уборки в лабиринтах комнат, заставленных мебелью, что однажды утром проснулся и подумал: а ведь я уже созрел для минимализма.
Повторяет монолог своего архитектора, поняла Вера, прекрасно услышав своим чутким ухом чужой текст.
— Значит, это дом-протест? — улыбнулась она, обводя рукой пейзаж и здание.
— Вот именно. Знаете, будь у меня автомат Калашникова, я бы пристрелил коварного Ле Корбюзье, придумавшего малогабаритные квартиры с низкими потолками и раздельными санузлами…
— Какой вы кровожадный! — сказала гостья.
Тут баба Мотря пожелала им: «Смачного!» На столе царила большая белая фарфоровая супница. Здоровый дух борща бродил над головами. Мотря сняла белоснежную льняную салфетку с плоского блюда, на нем открылись остро пахнущие чесноком румяные пампушки. В соуснике в сметане стояла ложка. Не спрашивая ни у кого согласия, Мотря сама положила добрую ложку сметаны сначала Вере, потом хозяину. От обилия сметаны свекольная бордовость борща нежно зарозовела. Кроме пампушек, на столе стояли еще какие-то пирожки двух видов, и в отдельном блюдечке тускло блестело нарезанное тонкими ломтиками сало. С первой же ложки Вера поняла, что борщ создан по исконным народным рецептам. Наваристый, на хорошей мозговой косточке, с обилием картошки, капусты, свеклы, помидоров, зелени и чеснока, — он был исключительно хорош.
— Ну шо, съедобно, чи як? — спросила баба Мотря, хотя сама уже видела, с каким аппетитом уплетается ее фирменное блюдо.
— Это не борщ… это песня и сказка! — заявила гостья.
От такого комплимента автор борща радостно заулыбалась, показав меленькие крепкие зубки. И спросила у своего работодателя:
— Второе сразу подавать, чи як?
— Чи як, Мотря! Дай поговорить.
— Як скажете! — кивнула хозяйка, убирая со стола посуду. Расставив тарелки для горячего, Мотря ушла с веранды в дом.
После вкусного борща Вера слегка разомлела, оттаяла, и опытный чиновник понял, что настала пора для откровенного разговора.
— Послушайте, Вера Алексеевна… Мне не хочется темнить. Давайте поговорим начистоту!
Вера посмотрела собеседнику в глаза. Если б не бородавка на самом кончике носа, лицо было бы симпатичное, открытое. Карие глаза обволакивали бархатным светом. «Сейчас он скажет, что все про меня знает. Будет уговаривать не совать свой любопытный нос в музей. Такие всегда начинают с якобы ласковых уговоров. А потом резко грубеют. Потому что в их чиновничьей природе, в их номенклатурном ареале у них нет естественных врагов. И они, никого не боясь, бесконтрольно размножаются. А ты напрасно меня недооцениваешь, могу и рассердиться. Так… Какой-то интерес у него в музейных делах явно имеется, хорошо бы знать какой. Узнаю. Подыграем тебе, бархатный».
— Я все про вас знаю, удивительный вы доктор! — пророкотал хозяин, делая первый ход.
— Откуда? — Ответный ход.
— Слухом земля полна! — сощурился Чабанов. — Зачем вам нужно возиться в музее? Вы мало того что красивы, вы еще редкая умница! И шьете прекрасно в свободное от работы время, и людям помогаете. — Пешки выстроились друг против друга.
— Откуда такая осведомленность? Вам милицейская служба лично докладывает? — Выводятся в бой боковые фигуры.
— Не стоит так со мной разговаривать, дорогая Вера Алексевна! Я, деточка, не доктор-психотерапевт, который от нечего делать занимается еще и разгадыванием детективных загадок, а заведующий музейным отделом Министерства культуры. И музеи — это моя вотчина. — Выход ферзем, демонстрация силы, но ход слабый.
— Насколько я могу судить, вы собрали обо мне полное досье. — Якобы промежуточный ход с дальним прицелом.
— А вы как думали? Сунулись в мужские взрослые дела и полагаете, можно изображать здесь хрупкость и сервильность?! Нет, дорогая, здесь очень зубастые акулы плавают! Поэтому по-дружески советую: бросьте. Идите шейте, вяжите, вышивайте гладью, но только не суйтесь в наши серьезные дела для больших мальчиков. — Промежуточный ход не замечен, наступление развивается без учета сил противника.
— А если я не стану слушаться ваших «добрых советов»? — Легкая фигура подставляется под удар.
— Тогда возможны варианты. Например, вам будут мешать заниматься расследованием так сильно, что оно станет вам намного дороже, чем те деньги, что посулил Чепурной. Второй вариант — кто-то из близких заболеет, и вам будет уже не до детективных загадок. Третий вариант… — Фигура «съедена», крючок проглочен.
— Достаточно двух вариантов, — перебила его Лученко. Она почувствовала в себе редкое состояние предзнания. Подумала: «Сказать или не сказать? Он меня и удивлял, и пугать пытался. Может, стоит и мне его удивить и немного попугать…» — Вы были со мной откровенны. Позвольте и мне, в свою очередь, быть совершенно откровенной с вами. — Вот сейчас, еще один малюсенький ход…
— Ради бога! Не стесняйтесь! Мы здесь совсем одни. Можете исповедаться. Как перед священником. — На лице Чабанова появилась сытая улыбка кота, держащего за хвост крохотную мышку.
Вера смотрела на номенклатурное человекообразное с чувством брезгливости.
— Напрасно вы испортили такой прекрасный обед. Не следует запугивать человека, с которым хлеб преломили. Это не только не по-христиански, но и не по-человечески. Поэтому я ухожу. Но перед этим скажу, что произойдет с вами завтра…
Вера в любой ситуации оставалась прежде всего врачом. Предупредить следовало из жалости. Но вряд ли поймет, скорее, начнет воевать. Ну что ж, начнешь войну — повоюем. А сейчас — неотвратимый мат в три хода, даже неинтересно.
— Завтра утром, — продолжала она, — у вас заболит верхний восьмой зуб с правой стороны, тот, что под коронкой. Зубы у вас здоровые, а коронки вы поставили, чтобы улыбка была идеально ровной, «голливудской» — так сейчас принято. А дантист у вас плохой, хотя и дорогой. Он зуб обточил, но не удалил нерв. Вот у вас этот нерв и заболит. Придется сбивать коронку и лечить. Все это неприятно и больно. Так что завтра вы не будете интриговать, не до того вам будет. Вы станете заниматься своим пошатнувшимся здоровьем. Прощайте.
Женщина повернулась и направилась к калитке. За воротами невдалеке она увидела остановку маршрутного автобуса. Там уже собралась группа ожидающих, а вот и автобус подъезжает. Вера села у окна и вздохнула с облегчением, хотя и понимала: это еще не конец игры. Они еще встретятся. Что-то невыразимо тусклое, темное чудилось ей в чиновнике, что-то неприятное. У подобных экземпляров свои правила игры. Вернее, в их собственной игре без правил они устанавливают свои законы. А главный их закон — все, что мешает, или покупается, или уничтожается. «Потом разберусь», — подумала Вера, усилием воли выбрасывая из головы чиновника. Скоро придет с работы Андрей, и в этот последний перед Парижем вечер они будут вместе. Все остальное не имеет значения.
