Она грациозно повернулась.
— И мама надела это платье в день свадьбы?
— Да, — кивнула Мейбл. — Только верхняя юбка была длиннее и приподнималась, чтобы показать модную нижнюю, из жаккарда. Вырез сейчас глубже, и вышивки тогда не было. И все же наряда красивее в здешних местах никто не видывал. Говорят, отец твоей матери посылал за ним в Лондон, когда обручил единственную дочь с Гаем, наследником Фрайарсгейта. Я хорошо помню твою маму.
Мы были ровесницами. Как прелестно она выглядела! И как была бы счастлива, узнав, что ты надела ее платье в день своей свадьбы!
— Венчаясь с Хью, я была в зеленом, и, думаю, это принесло мне удачу, — задумчиво протянула Розамунда. — Я хорошо помню тот октябрьский день.
Мейбл кивнула:
— Генри Болтон думал навсегда приковать тебя к своей семье этим браком. Тебе в самом деле повезло с Хью Кэботом, девочка, но ты и сама это знаешь.
— Повезет и с Оуэном, — уверенно сказала Розамунда:
— Мег говорит, он меня любит. Как по-твоему, так ли это, или она просто меня утешает, чтобы я не боялась и не сердилась?
— Господи, девочка, неужели ты сама не видишь! — воскликнула Мейбл. — Это же ясно как Божий день! Конечно, любит! И с сегодняшнего дня тебе лучше попробовать тоже его полюбить. Супружеская жизнь становится куда приятнее и легче, если супруги любят друг друга.
— А ты? — выпалила Розамунда. — Ты любишь Эдмунда? Он когда-нибудь говорил, что любит тебя?
— Мой отец был здешним мельником. Мое детство прошло здесь, во Фрайарсгейте. Подобно тебе я была его единственным ребенком, и он хотел для меня хорошего мужа.
Вот и приглядел Эдмунда Болтона, которого его отец назначил здешним управителем. Правда, как ты знаешь, Эдмунд не мог унаследовать Фрайарсгейт. Все же твой дед любил всех своих отпрысков и пытался достойно их обеспечить. В те дни и я была хорошенькой. Как большинство молодых девушек. Но все знали, что и работница я усердная. Мой отец назначил мне щедрое приданое: пять серебряных монет, сундук с бельем, четыре платья, сорочки, чепцы, шерстяная накидка и пара крепких кожаных башмаков.
Он пошел к господину Фрайарсгейта и попросил его разрешения обручить меня с Эдмундом. Господин знал, что после смерти отца я унаследую все его имущество. Мама уже скончалась. Твой дед подарил нам коттедж. Любила ли я тогда Эдмунда? Сначала нет, но твоего дядю невозможно не полюбить. В один прекрасный день, ни с того ни с сего, не знаю почему, ибо никогда не смела спросить, Эдмунд говорит мне: «Я люблю тебя, Мейбл. А ты меня?» «Всем сердцем», — ответила я, вот и все. Больше мы никогда об этом не говорили, да и к чему пустая болтовня? Мы не из таких людей, кто любит много разговаривать. Он сказал это, и я сказала, и на этом конец. А теперь сиди смирно, пока я расчесываю тебе волосы. Марджери сделала тебе прелестный венок, как подобает невесте.
Она взмахнула щеткой из щетины вепря и стала водить по волосам Розамунды, пока в рыжеватых прядях не засверкали золотистые отблески. Сегодня они останутся распущенными, ибо Розамунда была непорочна.
— Дядя Генри уже приехал? — нервно осведомилась она.
— Пока нет, и слава Богу! — колко бросила Мейбл. — Вряд ли он вынесет весть о том, что все его ухищрения ни к чему не привели. Впрочем, может, он еще и покажется.
Она отложила щетку и, взяв венок, возложила на голову Розамунде.
— Ну вот, ты готова, и я никогда еще не видела невесты прекраснее.
Розамунда повернулась и крепко обняла Мейбл.
— Я тебя люблю и никогда не смогу отблагодарить за то, что заменила мне мать, дорогая Мейбл. И до чего же ты сегодня хороша! Это платье, которое помогла тебе сшить Тилли?
Мейбл польщенно зарделась.
— Да, — кивнула она. — Наверное, оно чересчур роскошное для Фрайарсгейта, но я не хотела посрамить тебя в этот день.
Темно-синее платье Мейбл в самом деле было новым. В вырезе виднелись оборки белоснежной полотняной камизы. Манжеты длинных узких рукавов были немного светлее основной ткани. Поверх белоснежного чепца красовался еще один, в виде жесткого валика из голубого бархата с белой вуалью.
За окнами зазвонил колокол маленькой церкви, призывая всех на мессу. Женщины спустились вниз, где уже ждали Эдмунд и сэр Оуэн. На обоих были шоссы, прикрепленные к камзолам, и плащи. Шоссы Эдмунда были темно-синими, в тон наряду жены, зато жених расфрантился и надел трехцветные шоссы, с чередующимися полосами черного, белого и золотистого. Темно-красная мантия, отороченная черным мехом, и туфли с круглыми носами из черной кожи завершали свадебный наряд. Мягкий берет, собранный полосами, такими же, как на шоссах, красовался на голове.
При виде Розамунды лицо Оуэна осветилось радостью.
Она же взирала на него с удивлением, поскольку никогда до этой минуты не видела жениха столь элегантно одетым.
Обычно он, как и она, предпочитал более практичные костюмы.
— Как ты красив! — выдохнула она.
Оуэн взбежал по ступенькам и помог невесте сойти.
— А ты прелестнее всех невест на свете, любимая. И если я даже ослепну в это мгновение, твой образ навеки запечатлеется в моей памяти.
Он галантно поцеловал ей руку, взял под локоть и вывел на крыльцо.
Неожиданно, к их великому удивлению, во дворе появились трое шотландцев в килтах. Они играли на волынках и, похоже, приготовились вести в церковь невесту с женихом.
— Что это? — прошептала она Оуэну.
— Лэрд Клевенз-Карна и его братья были так добры, что приехали поиграть для нас, — спокойно пояснил Оуэн. — Надеюсь, ты поблагодаришь их позднее. На пиру.
— Но это невыносимо! — прошипела она.
— Он делает это отчасти для того, чтобы помириться с нами, и отчасти, чтобы позлить тебя, Розамунда, — хмыкнул Оуэн.
— Я же запретила ему приезжать!
Она побагровела от ярости и едва сдерживалась.
— Но ты же знала, что он поступит по-своему, — возразил Оуэн. — Будь великодушна, любимая. Логан Хепберн не сможет устоять против вызова, а ты, несомненно, бросила ему таковой своей решимостью и твердостью. Вряд ли до сих пор находилась женщина, которая не кинулась бы ему в объятия очертя голову. Что ни говори, а он поразительно красив и имел бы большой успех при дворе со своими волнистыми черными волосами, синими глазами и огромным ростом!
— Совершенно очевидно, что его никто не воспитывал и тем более не обучал добродетели сдержанности, — проворчала Розамунда.
— Очень скоро ты будешь моей женой, дорогая, И ничто не разлучит нас до самой смерти, — тихо ответил Оуэн. — Моя жизнь, шпага и сердце — твои, Розамунда. Что может предложить такого Логан Хепберн, чтобы ты покинула меня?
Не бойся, любимая, я защищу тебя, но скажи, перед тем как мы войдем в церковь: ты действительно этого хочешь? Это правда?
