– Иди домой, Брайан. Мы с тобой поговорим… поговорим о твоем
сне в другой раз. Хорошо?
– Да, сэр. Хорошо.
– А пока подумай о том, что я тебе сказал. О том, что
основная работа шерифа развеивать страхи.
– Мне нужно домой, шериф. Если я скоро не приду, мама будет
очень сердиться.
Алан кивнул.
– Конечно. Этого я тебе не пожелаю. Иди, дружок.
Он смотрел Брайану вслед и снова подумал, что этот мальчик
как будто не едет на велосипеде, а тащит его между ног. Что-то здесь не так,
очень даже не так, настолько не так, что причина поединка Вильмы Ержик и Нетти
Кобб казалась теперь Алану не настолько важной, как причина затравленного,
смертельно уставшего выражения на лице Брайана Раска.
В конце концов, женщины умерли и преданы земле. А мальчик
жив.
Он подошел к старой изношенной машине, которую следовало
давным-давно продать, достал микрофон и нажал кнопку переговорника.
– Говорит пост номер один, говорит пост номер один. Слушаю,
Шейла.
Прием.
– Тебе звонил Генри Пейтон. Он просил передать, что это
очень срочно.
Чтобы ты немедленно с ним связался. Десять-четыре?
– Валяй, соединяй. – Алан почувствовал, как учащенно
забилось сердце.
– Это займет несколько минут. Десять-четыре?
– Да. Я буду ждать. Пост номер один. Прием.
Алан прислонился спиной к машине с микрофоном в руке и стал
ждать. Что же Генри Пейтон считает срочным?
13
К тому времени, когда Полли добралась до дому, в двадцать
минут четвертого, ее раздирали надвое одинаково сильные желания. С одной
стороны, она чувствовала глубокую настойчивую необходимость выполнить
поручение, которое ей дал мистер Гонт (ей не нравилось думать об этом в его
стиле, как о шутке: Полли Чалмерс не была любительницей розыгрышей), выполнить
как можно скорее, чтобы азка окончательно принадлежала ей. Убеждение, что дело
сделано только после того, как мистер Гонт скажет, что оно сделано, успело завоевать
разум Полли.
С другой стороны, она чувствовала такую же настойчивую
необходимость поделиться с Аланом всем тем, что произошло, или хотя бы тем, что
ей запомнилось. А запомнила она то, что наполняла ее чувством стыда и ужаса, но
все же запомнилось: мистер Лилэнд Гонт ненавидел человека, которого любила
Полли, и мистер Гонт делал что-то – нечто – очень дурное. Алан должен знать.
Даже если азка перестанет действовать, он должен знать.
Неужели ты действительно так считаешь? Да, часть ее разума и
души считала именно так. Та часть, которая тряслась от страха, хотя Полли и не
могла вспомнить, что мистер Гонт сделал такого, чтобы вызвать это непреодолимое
чувство.
«Вы хотите, чтобы все стало, как прежде, Полли? Хотите снова
получить руки, разрывающиеся от боли словно под дождем шрапнели?».
Нет… Но она так же не хоте/та сделать больно Алану. И не
хотела, чтобы мистер Гонт выполнил то, что задумал, а Полли была уверена, что
он задумал нанести непоправимый вред городу. Не желала она служить средством
для достижения задуманного, идти к старому заброшенному месту в конце шоссе № 3
и разыгрывать кого-то, когда она даже не понимала сути этого розыгрыша.
Вот эти желания, одинаково сильные, тянули ее в разные
стороны, разговаривая с ней каждый по-своему убедительно, пока Полли шла домой.
Мистер Гонт ее загипнотизировал, она была в этом абсолютно
уверена, как только вышла из магазина. Но с течением времени уверенность
рассеивалась, эффект гипноза постепенно терял свою силу (Полли на самом деле в
это верила). И еще никогда в жизни она не чувствовала себя не в состоянии
решить, что делать дальше. Как будто из ее мозга выкрали вещество,
способствовавшее принятию решений.
Итак, она идет домой, чтобы последовать совету мистера Гонта
(хотя Полли не помнила его совет в точности). Она посмотрит почту, а затем
позвонит Алану и расскажет ему о том, что ее попросил сделать мистер Гонт.
Если ты так поступишь, мрачно предупреждал внутренний голос,
азка прекратит свое действие, и тебе это известно.
Да, но все же оставался нерешенным вопрос, что такое хорошо
и что такое плохо. Он по-прежнему стоял на повестке дня. Она позвонит Алану,
извинится за то, что так грубо разговаривала с ним, и расскажет, что от нее
потребовал мистер Гонт. Может быть, даже отдаст ему конверт, полученный от
Гонта, тот самый, который она должна положить в жестяную банку. Может быть.
Почувствовав облегчение, Полли достала из сумочки ключ и
вставила его в замочную скважину, в который раз удивившись, как легко, не
задумываясь, она это делает. Почта лежала на полу, на ковре. Сегодня ее было
немного.
Обычно, после выходного дня на почтовом отделении, ее было
гораздо больше, целый ворох всяческой макулатуры. Она наклонилась и подняла
программу телевидения с удивительно привлекательным улыбающимся лицом Тома
Круза на обложке, каталог от Хорчоу Коллекшн и еще один, от Шарпер Имэдж. А
также…
Полли увидела письмо из Сан-Франциско, и у нее подвело
живот.
Адресовано Патриции Чалмерс от Комитета социального
обеспечения детей.
Отдел № 666. В страшных снах Полли вспоминала этот отдел. Посещала
она его трижды. Три собеседования с тремя бюрократами, работавшими в Отделе
помощи детям-иждивенцам. Двое из них были мужчины, из тех, кто смотрит на тебя,
как на фантик от конфеты, прилипший к дорогим выходным туфлям. Третьим
бюрократом оказалась женщина, высокая, крупная негритянка, знавшая, когда и как
надо выслушать, когда и как посмеяться. Именно она в конце концов выдала Полли
разрешение. Но память об Отделе № 666, располагавшемся на втором этаже,
осталась навсегда. Она помнила луч света, ложившийся белесой полосой из окна в
конце длинного коридора на линолеумный пол; помнила разносившееся по всему
этажу эхо пишущих машинок, стрекотавших в комнатах, куда никогда не закрывались
двери; помнила группу мужчин, куривших в углу над урной с песком, и то, как они
на нее смотрели. Но яснее всего она помнила, как чувствовала себя в своем
лучшем костюме, брючном, из полиэстера, и белой шелковой блузке, и в тонких
колготках от Лэггз Ниэрли Нюд, и в туфлях на низких каблуках, помнила, как ей
было страшно и одиноко в этом длинном пустынном коридоре Отдела № 666, у
которого, казалось, нет ни души ни сердца. Разрешение на пособие она в конце
концов получила, но при этом все время ощущала взгляды мужчин, скользившие по
ее груди, замечала презрительный изгиб их губ, когда они решали судьбу Келтона
Чалмерса, маленького ублюдка этой потаскушки, которая, конечно, не выглядит,
как хиппи, о нет! пока не выйдет за порог этого уважаемого заведения, а тогда
сразу скинет свой элегантный брючный костюм и белую блузку, не говоря о
лифчике, и влезет в старые тесные – посмотрите на мою задницу – джинсы и старую
тесную – посмотрите на мои сиськи – ковбойку. Их глаза говорили все, о чем
молчали губы, и когда Полли получила первый ответ, она, не раскрывая конверта,
знала, что он будет отрицательным. Дважды, покидая это заведение, она плакала,
и теперь ей казалось: бороздки от слез на щеках снова жгут и зудят. А еще она
помнила, как смотрели на нее прохожие на улице. Никакого сочувствия, одно
любопытство.
