– Я никогда в жизни так не сделаю! – в ужасе воскликнула
Нетти.
– Уверен. И это то, что мне в вас нравится, Нетита.
У Нетти брови поползли вверх.
– Откуда вам известно, мое имя?
– У меня чутье. Я никогда не забываю ни лиц, ни имен.
Он скрылся за шторой в подсобке, а когда вернулся, в руках у
него была развернутая картонная коробка и папиросная бумага. Бумагу он положил
на витринную стойку и свернул из нее некое подобие корсета (бумага меняла свою
форму, производя при этом таинственные звуки типа шр-шр, тс-тс, зек-зек), затем
сложил картонную коробку, которая оказалась вполне подходящего размера для
абажура.
– Я уверен, вы будете превосходной хранительницей того
сокровища, которое приобретаете, – приговаривал Гонг. – Поэтому и продаю его
вам и только вам.
– Правда? Я думала… мистер Китон… и шутка…
– Нет, нет, нет! – Гонт полусмеялся-полувозмущался. – Шутку
может придумать каждый. Люди не без чувства юмора. Но отдать предмет человеку,
который будет его холить и лелеять… это уже совсем другое дело. Мне иногда
кажется, Нетита, что я на самом деле торгую счастьем. Вы не согласны?
– Да, – серьезно произнесла Нетти. – Так оно и есть, мистер
Гонт. Вы сделали меня по-настоящему счастливой.
Он продемонстрировал свои желтые кривые зубы в широкой
улыбке.
– Замечательно! Просто замечательно! – Мистер Гонт поместил
папиросный корсаж внутрь коробки, утопил в его белоснежное великолепие абажур,
закрыл коробку и заклеил ее скотчем.
– Ну вот и все! Еще один удовлетворенный покупатель нашел
себе нужную вещь.
Он протянут коробку Нетти. Нетти приняла ее. И как только ее
пальцы коснулись пальцев Гонта, она почувствовала знакомый тревожный озноб,
хотя всего пять минут назад крепко и спокойно держала его руки в своих. Но вся
эта интерлюдия уже начинала казаться смутной и нереальной. Гонт поставил на
коробку с абажуром пластмассовый контейнер для пирога, и Нетти заметила что-то
внутри него.
– Что там?
– Записка вашей хозяйке, – признался Гонт.
И снова бедная Нетти разволновалась.
– Обо мне?
– Господи, конечно нет! – Гонт от души рассмеялся, и Нетти
сразу успокоилась. Когда он смеялся, мистеру Гонту невозможно было ни отказать
ни испытать к нему недоверия. – Позаботьтесь об абажуре, Нетита, и приходите
еще.
– Непременно, – это был ответ сразу на оба пожелания. В
глубине души у Нетти появилась уверенность (в той самой тайной глубине, где
«хочется» и «колется» соседствуют так тесно, как пассажиры в переполненном
вагоне метро), что даже если она и придет сюда еще разок, этот абажур будет
первой и единственной вещью, которую она приобрела в Нужных Вещах.
Ну и что? Как ни твори, а вещица превосходная, именно такая,
о какой она всю жизнь мечтала, чтобы пополнить свою скромную коллекцию. Она
хотела сказать мистеру Гонту, что ее муж, вероятно, был бы теперь еще жив, если
бы не разбил абажур цветного стекла, приблизительно такой же, как этот,
четырнадцать лет тому назад, что и явилось последней каплей, той самой, которая
подвела Нетти к самому краю пропасти и сбросила вниз. Он за всю их совместную жизнь
переломал ей множество костей и оставался в живых. Но в конце концов он разбил
нечто такое, без чего она не в силах была существовать, и тогда она отняла у
него жизнь.
Но, пораздумав, Нетти решила не рассказывать этого мистеру
Гонту.
Он почему-то был похож на человека, которому все это уже
давно известно.
3
– Полли, Полли, она выходит!
Полли бросила манекен, на котором булавками подкалывала
подол платья, и поспешили к окну. Они с Розали, стоя плечо к плечу, не спускали
глаз с Нетти, покидавшую Нужные Веши, нагруженная как верблюд. С одной стороны
под мышкой сумочка, с другой – зонтик, а в руках она несла принадлежащую Полли
коробку для пирога, балансирующую словно цирковая гимнастка на проволоке на
большой белой коробке.
– Может быть, пойти ей помочь? – предложила Розали.
– Ни в коем случае. – Полли тронула ее за плечо
предупреждающим жестом. – Это ее только смутит.
Они наблюдали, как Нетти шла по улице. Она уже не торопилась
в страхе перед разверзающимися небесами, она почти плыла.
Нет, подумала Полли, даже скорее не плывет, а… парит. У нее
вдруг родилось такое откровенно-грубое сравнение, что она расхохоталась. Розали
с удивлением посмотрела на нее.
– Какое у нее лицо! – воскликнула Полли, продолжая следить
за Нетти, замедленной мечтательной походкой пересекавшей Линден Стрит.
– Какое же?
– Она похожа на женщину, которую только что трахнули и она
при этом успела три раза кончить.
Розали вспыхнула, еще разок внимательно посмотрела на Нетти
и залилась смехом. Теперь они обе, обнявшись и раскачиваясь, хохотали до слез.
– Ну и ну! – послышался голос Алана Пэнгборна. – Дамочки
веселится с самого утра. Для шампанского рановато, тогда в чем же дело?
– Четыре раза, – икая от смеха, сказала Розали. – Не три
раза, а все четыре.
И они обе, тесно прижавшись друг к другу, тряслись в
приступе неудержимого смеха, а Алан стоял посреди комнаты, держа руки в
карманах своих форменных брюк, и растерянно улыбался, глядя на них.
4
Норрис Риджвик появился в Конторе шерифа, в гражданском
костюме без десяти минут двенадцать, как раз перед тем, как фабричный гудок
оповестил о перерыве на обед. В конце недели у него была первая смена, с
двенадцати до девяти вечера, и его это вполне устраивало. Пусть кто-нибудь
другой выгребает нечистоты с улиц и переулков округа Касл по ночам, во вторую
смену, после закрытия баров; он, конечно, мог и этим заниматься и занимался
неоднократно, но его всегда при этом тошнило. Его тошнило даже от одного разговора
с нарушителями, когда те поднимали крик, что не станут дышать в дурацкую
трубку, что лучше всяких паршивых полицейских знают свои права. И тогда Норриса
начинало тошнить, такой уж у него был особенный пищеварительный тракт. Шейла,
бывало, поддарзнивала его, говоря, что он точь-в-точь как Сержант Энди в
телесериале «Близняшки», но Норрис не соглашался. Сержант Энди всегда рыдал,
когда видел мертвецов, а он, Норрис, не рыдал, всего лишь чувствовал желание
сблевать на них, и кстати, чуть действительно не сблевал на Хомера Гамаша,
когда увидел его в яме на Отечественном Кладбище, избитого до смерти его же
собственным протезом.
