6
Они провели около часу на диване, потом неизвестно сколько
времени в ванне, пока вода не стала остывать и не выгнала их оттуда. Полли
повела его в спальню и уложила к себе в постель, где они от усталости и изнеможения,
уже ничего не в состоянии были делать.
Полли предполагала сегодня вечером заниматься любовью с
Аланом, но скорее, чтобы доставить удовольствие ему, а не по воле собственного
влечения. Того, что случилось, она никак не ожидала… и теперь была счастлива.
Она чувствовала, как боль в руках постепенно возобновляется, но понимала, что
сегодня заснет без помощи перкодана.
– Ты фантастический любовник, Алан.
– Ты тоже.
– Это у нас общее. – Она положила голову ему на грудь.
Сердце его билось ровно и спокойно, как бы предупреждая – такой нагрузки на
сегодня мне вполне достаточно, впрочем, как и моему хозяину. Она снова
вспомнила и воспоминание отозвалось эхом недавнего возбуждения – как ловок и
силен был Алан, главное, как ловок. Она знакома с ним с того самого дня, когда
Энни пришла к ней в ателье работать, последние пять месяцев была его
любовницей, но вплоть до нынешнего вечера не предполагала, как быстро он
двигается. Движения его тела повторяло мастерство рук при манипуляциях с
монетками и картами, при изображении людей и животных, о чем знал каждый
младенец в Касл Рок и при встрече умолял продемонстрировать. Это было
удивительно… и прекрасно.
Полли чувствовала, что засыпает. Надо бы спросить,
собирается ли он остаться на ночь и если да, подсказать, чтобы поставил машину
в гараж – в Касл Рок полно длинных языков, как, вероятно, в любом маленьком
городе – но это усилие казалось теперь невыполнимым. Алан сам обо всем позаботится.
Алан, думала теперь Полли, всегда обо всем заботится.
– Есть свежие новости от Умника или Преподобного Роуза? –
сонно пробормотала она.
Алан улыбался.
– Без перемен на обоих фронтах, во всяком случае пока. Я
всегда выражаю уважение и восхищение обоими при встрече и сегодня доказал это
лишний раз.
– Хорошо, – прошептала Полли.
– Да, но я еще кое-что знаю.
– Что.
– Норрис снова в хорошем расположении духа. Он купил у
твоего приятеля мистера Гонта спиннинг и теперь говорит только о том, как
пойдет в ближайшие выходные на рыбалку. Я думаю, что он там отморозит свою
задницу какая бы маленькая она у него ни была – но если Норрис счастлив, я
счастлив за него. Мне вчера было ужасно его жаль, когда Китон испортил его
парадный вид. Над Норрисом все потешаются за его тщедушность и костлявость, но
он за последние три года стал вырисовываться в очень неплохого
профессионального полицейского, вполне годного и даже полезного в
провинциальном городе. А чувствует он так же, как и все люди. Не его вина, что
он выглядит двойником Дона Ноттса.
– Угуууу.
Сон. Сон в той сладостной тьме, где нет места боли. Полли
позволила себе туда удалиться и когда заснула окончательно, на лице ее
постепенно появилось выражение того сытого удовлетворения, которое временами
возникает у кошек, вдоволь нализавшихся сметаны.
7
К Алану сон приходил медленнее.
Внутренний голос вернулся, но из него исчезла нотка
насмешливой вкрадчивости. Теперь он звучал вопросительно, задумчиво и почти
растерянно.
Где мы, Алан? спрашивал он. Разве это наша комната? Наша
постель? Наша женщина? Кажется, я перестаю понимать, что происходит.
Алан неожиданно осознал, что сочувствует голосу. Именно ему,
а не самому себе, потому что голос как никогда раньше казался посторонним. Ему
почудилось, что голосу совсем не хочется говорить, а его собственное естество –
Алан, существующий в настоящем, и Алан, строящий планы на будущее – желало
прислушиваться к нему. Это был голос долга, голос горя. И еще это был голос
вины.
Чуть более двух лет назад Энни Пэнгборн стала страдать
головными болями. Они были не слишком сильными, во всяком случае, так говорила
она сама; она столь же неохотно распространялась о них, как Полли о своем
артрите. Однажды, бреясь в ванной. Алан заметил, что на пузырьке с аспирином,
стоявшем на раковине нет крышки. Он нашел ее и хотел закрыть пузырек… но
остановился. Еще неделю назад в нем было двести двадцать пять таблеток, а
теперь он вытряхнул на ладонь всего две. Неделю назад – полный, теперь – почти
пустой. Он смыл с лица остатки мыла и направился в ателье Шейте Сами, где работала
Энни с тех пор, как Полли его открыла. Он пригласил жену в кафе на чашку кофе
и… задал несколько вопросов. Он спросил ее насчет аспирина. И помнит, что
слегка испугался тогда (именно «слегка», не преминул поддакнуть внутренний
голос). И все-таки испугался, потому что ни один человек на свете не принимает
за одну неделю двести двадцать три таблетки аспирина. Ни один. Энни посмеялась
над ним. Она мыла раковину и случайно смахнула пузырек. Пробка была закручена
недостаточно плотно, и большая часть таблеток высыпалась в раковину. Они сразу
стали таять, и она смыла их. Так она сказала.
Но он был полицейским и даже во внерабочее время не мог
отделаться от привычки пристального наблюдения. Он не мог выключить детектор
лжи. Если ты наблюдаешь за людьми, которые отвечают на твои вопросы,
действительно наблюдаешь, то всегда отличишь ложь от правды. Алану однажды
пришлось допрашивать человека, который всякую высказанную ложь отмечал
постукиваниям ногтем большого пальца по зубам. Рот произносил ложь; тело, казалось,
сигнализировало правду. Поэтому он протянул руки через стол в закусочной у Нэн,
где они сидели, взял пальцы Энни, нежно пожал их и попросил сказать правду. И,
когда после некоторой заминки, она призналась, что да, действительно, головные
боли несколько усилились в последнее время, да, она принимала по несколько
таблеток аспирина в день, но нет, не все, остальные и в самом деле высыпались в
раковину, он ей поверил. Он попался на старинный крючок, зафиксированный в
учебниках юриспруденции, который один знакомый остряк называл «поймали карася»:
если ты соврал и тебя раскусили, начни сначала и скажи полуправду. Если бы он
был повнимательнее, заметил бы, что Энни так и не была до конца откровенной. Он
должен был заставить ее сказать правду, которая в то время казалась ему слишком
невероятной, а теперь стала такой очевидной: головные боли были настолько
мучительны, что вынуждали ее принимать по двадцать таблеток в день. Если бы она
в этом призналась, он до конца недели отвел бы ее к невропатологу в Портленде или
Бостоне. Но Энни была его женой, а в те дни он во внерабочее время становился
все же недостаточно бдителен.
Он тем не менее заставил ее проконсультироваться у Рэя Ван
Аллена. и Энни послушалась. Но Рэй ничего не обнаружил, и Алан не судил его за
это.
Рэй проверил рефлексы, посмотрел глазное дно, проверил
зрение – нет ли двоения в глазах – и отослал Энни в районную поликлинику на
рентген. Он не потребовал сделать томограмму, и когда Энни сказала, что
головные боли уменьшились, он ей поверил. Алан предполагал, что Рэй чувствовал
себя вправе ей верить, врачи так же чувствительны к вранью, как и полицейские.
