— Никто и не волнуется, — пробухтел Никита, слегка
притормаживая у указателя на пришедшую в упадок усадьбу Олениных.
Этот обветшалый литературный памятник был знаменит тем, что
в нем (по словам настоянного на коньяке пушкиноведа-любителя Левитаса) великий
русский поэт дважды по пьяни падал в местный пруд и трижды — опять же по пьяни
— овладевал дочкой хозяина у ныне спиленного дуба, трухлявые останки которого
были обнесены невысокой оградкой. На пруд они ездили с Ингой за три месяца до
появления на свет Никиты-младшего… А ведь он почти забыл об этом, надо же…
Об их поездке сюда, на пруды… Тогда они кишели мальчишками и
любителями пива, а Никита, как привязанный, ходил за Ингиным застенчиво
округлившимся животом. Как привязанный…
— И как? — Джанго вовсе не собиралась от него
отставать.
— Что — как?
— Как молодые? Дружно живут?…
— Мне бы не хотелось это обсуждать…
— Мне тоже. Это я так спросила, разговор поддержать…
— Можно и не поддерживать. Я не обижусь.
Разговор и вправду увял сам собой. И возобновился только в
растянувшейся на сотню метров пробке у шлагбаума перед въездом в город.
— Где вас высадить? — поинтересовался Никита.
— Где хотите…
— Я доброшу, куда нужно… Мне не трудно.
— Это в Коломягах…
Коломяги! Ничего себе крюк!… Северо-западная окраина города,
смешанный брак нескольких навороченных коттеджных деревенек для самых новых
русских и пролетарски-унылых многоэтажек. Судя по затрапезной футболочке
Джанго, по ней плачет одна из таких многоэтажек — с неработающим мусоропроводом
и надписями на стенах. Что-то вроде «Спартак — мясо». Или — «Зенит — чемпион».
А впрочем, какое это имеет значение? Ему, Никите, какое дело?
Но дело было.
Дело было в самой Джанго.
По мере того как чертовы Коломяги приближались, Никита
увязал в своей неожиданной пассажирке все больше. И вряд ли это было связано с
тем, что Инга в лучшие времена их жизни, смеясь, называла «мужское-женское».
Скорее, это можно было назвать собачьим. Песьим. Псоголовым. То ли жаркое
дыхание Джека-потрошителя все еще преследовало Никиту, то ли его смутила
собачья желтизна в глазах Джанго, то ли озадачило ее имя, похожее на породистую
кличку.
Даже Мариночка не вызывала у Никиты такой оторопи. Со всей
ее наглостью, надменностью и цинизмом, со всеми ее запахами, со всей дурной
кровью. В любом случае, Мариночку можно было понять, если уж очень постараться;
во всяком случае — объяснить. Понять Джанго не представлялось никакой
возможности. Она была — другое.
«Иное» — как любила выражаться Инга в лучшие времена их
жизни.
И, несмотря на это «иное», Джанго кого-то отчаянно
напоминала Никите. Вот только кого? Не сурового кавказца же, в самом деле!…
Никита промучался воспоминаниями до самых Коломяг, до ничем
не приметного шоссе, утыканного редкими зубцами лесопарка. Здесь Джанго
попросила его остановиться.
— Спасибо, — сказала она. — Вы очень любезны.
— Не за что… — Никита вдруг почувствовал сожаление
оттого, что ему придется расстаться с обладательницей такого интригующего
имени. — Может быть…
— Я и правда приехала. Было приятно с вами
познакомиться.
— Взаимно.
Что за светская чушь, черт возьми?… Надо бы сказать
что-нибудь этакое… Что-нибудь, что непременно ее заинтересует. Ведь когда-то он
умел цеплять за жабры понравившихся ему женщин-Черт, черт, черт! Женщин — да, а
вот таких обворожительных животных… Большой вопрос.
— Может быть, пригласите на чашку кофе? — ляпнул
он первое, что пришло в голову.
— Кофе в доме не держу, — снисходительно
улыбнулась девушка.
Кофе — нет, а вот сырое мясо — наверняка.
— Жаль…
Сожаления были адресованы уже спине Джанго, покинувшей
машину в срочном порядке. Она свернула на маленькую аллейку и через секунду
скрылась. А Никита, проводив глазами черную футболку, вдруг понял, кого она так
смутно ему напомнила.
Оку Алексеевича Корабельникоffа, отца-основателя,
благодетеля и кормильца. У главы пивной империи была точно такая же мягкая
хватка. И точно такая же жесткая спина. Никита даже не удивился бы, если б
неведомая ему Джанго вдруг оказалась дочерью Корабельникоffа. Вряд ли —
законной и наверняка не очень любимой. Никаких упоминаний о Джанго ни в
квартире, ни в жизни Корабельникоffа не было. Хотя старая
эсэсовка-осведомительница Нонна Багратионовна и намекала на первую жену
патрона.
На жену, но не дочь.
И что делала Джанго в особняке Корабельникoffa, и как она
вообще туда попала? Ведь не к Толяну же завернула, в самом деле, — только
дуры убиваются по мешку, туго набитому первосортными мускулами! А вариант
случайного знакомства Никита отмел сразу. Сразу же, как только почувствовал легкий
укол в сердце. Поначалу он сдуру решил, что это покалывание началось из-за
Джанго, но потом выяснилось, что причиной всему — Гийом Нормандский. Свернутый
в трубку, он до сих пор лежал во внутреннем кармане куртки, и стоило Никите
неудачно облокотится на руль, как «Вопросы культурологии» сразу же напомнили о
себе, упираясь верхним жестким краем прямо в сердце. Никита вытащил журнал и
бросил его в бардачок.
Чтобы спустя час торжественно преподнести пропажу Нонне
Багратионовне.
Но, вопреки ожиданиям, секретарша совершенно не обрадовалась
столь счастливому возвращению Гийома с Микушевичем. Сдержанно поблагодарила,
только и всего.
— Это не мой журнал… — сказала она Никите. — Не
мой. Но все равно, спасибо за хлопоты. Вы запомнили, я польщена. Кстати, где вы
умудрились его достать?
Вопрос был совершенно невинным, заданным вскользь, но по
щекам Нонны Багратионовны почему-то расползлись красные пятна. И принялись
отчаянно семафорить Никите: плевать мне на то, где ты его взял, мы оба знаем,
где ты его взял, так что не будь дураком, придумай версию поделикатнее…
— Купил, — после секундного раздумья произнес
Никита. — В ларьке на Нарвской. Увидел, вспомнил и купил.
— Да? Вообще-то он распространяется только по подписке…
Сколько я вам должна?
— В смысле?
— Сколько вы за него заплатили?
— А-а… неважно. Считайте, что это подарок…
* * *
…Следующим подарком стало исчезновение Толяна и Джека. Они
испарились из особняка на Горной, никому и слова не прорычав. До Никиты
донеслись лишь отголоски этой странной истории, бегло пересказанной
Корабельникоffым между двумя телефонными звонками — Мариночке во Всеволожск и
потенциальным инвесторам в Мюнхен. Именно Мариночка и сообщила муженьку, что
нашла дом пустым. Ни собаки, ни охранника. Вещи на месте. И Толяна, и
хозяйские. В какой-то мере Kopaбeльникoffым повезло — из особняка ничего не
пропало, хотя входная дверь была открыта, окна в кухне распахнуты настежь и
лишь калитка закрыта — и то только благодаря примитивному английскому замку.
