— Да просто делать неча… Приколоться решила.
— Я тоже — решила…
— Юмористка… Тебе сколько лет, юмористка?
— Почти шестнадцать, — шестнадцать мне должно было
исполниться через три месяца. — А тебе?
Динка пропустила мой вопрос мимо ушей, потом она часто
пропускала мои вопросы мимо ушей… Да и ответы — тоже.
— Значит, почти шестнадцать, — она глубоко
затянулась и выпустила изо рта кольцо дыма идеальной формы. Идеальной — я даже
засмотрелась. — А знаешь, что с тобой будет лет через десять?
Меня совсем не интересовало, что случится со мной через
десять лет, но сказать об этом наглой остроскулой девчонке я почему-то не
решилась.
— И что же со мной будет через десять лет?
— Отрастишь задницу еще больше и будешь похожа на
жирную свинью, — с оттягом произнесла Динка. — И кто тебе только
присоветовал сюда припереться?
Сука. Я бы заплакала, честное слово, заплакала, если бы
пропускала тренировки со своим гнусным папахеном. Вот кто любил меня
пооскорблять, так это папашка — уж он-то старался вовсю. Но тренировок я не
пропускала и потому никак не отреагировала на злобный Динкин выпад. Не
отреагировала — и все. И даже не покраснела возмущенно.
— По телевизору рекламу увидела, — кротко сказала
я. — По кабельному каналу… Продюсерский центр «Колесо»… «Стань звездой»… И
прочая ботва…
— Меньше телевизор смотреть надо…
Она затушила сигарету о подоконник, бросила окурок на пол и
потащилась к двери. Если бы у меня было что-то тяжелое в руках, я бы
обязательно запустила ей в спину… Бронзовой статуэткой «Гвардейская присяга»,
которая стояла у нас на шкафу в большой комнате… Но спустя секунду я вспомнила,
что статуэтку папаша пропил. Так что — руки коротки. Руки коротки, а злобиться
на девчонку бессмысленно. Все мы здесь — конкуренты, и понять ее можно. Хотя —
какая я конкурентка трем десяткам офигительных девчонок…
Никакая.
Но оказалось, что это они — никакие.
Они — никакие. А я — крутая и прекрасная, светловолосая,
сероглазая, одна из двух счастливиц, одна из двух! А всего-то и нужно было, что
спеть три песнюшки — по куплету из каждой, подвигаться в такт поспешной и
хрипящей фанере и ответить на пару ничего не значащих вопросов: так, ничего
особенного, довесок к наспех сварганенному резюме….
Вопросы задавал парнишка лет восемнадцати, как потом
оказалось — директор группы, Алекс Мостовой. Но плевать мне было на какого-то
хмыря в вытянутом свитере, он был совсем не главным, я поняла это сразу, хотя и
туго соображала от страха.
Главным был другой.
Леонид Леонидович Павловский. Продюсер.
Ленчик.
Я почти не помню свое первое впечатление от Ленчика, если не
считать первым впечатлением надсадную боль в позвоночнике. Вот уж кто испугался
Ленчика — так это мой позвоночник! Просто потому, что сразу почувствовал:
сломать его Ленчику ничего не стоит, он это двумя пальцами сделает, хрустнет,
как хрустят раздавленной сигаретой, — и все. Прости-прощай, Ренаточка… Так
все и случилось. Но потом, потом, много позже. А тогда-Тогда он был рассеян,
рассеянно-ласков: позабытая на лице недельная щетина, разбрызганные по лбу
пряди волос, ленивая улыбка, ленивые глаза… И такой же вытянутый свитер, как и
у хмыря-директора. Даже хуже — под воротом у нега красовалась спущенная петля,
эта петля все время лезла мне в глаза и вроде как подмигивала: мол, не тушуйся,
девка, не так страшен черт, как его малютки, и никто тебя здесь жрать не
собирается, время серых волков и красных шапочек прошло, шапочки оптом проданы
фанам «Спартака», как раз из волчатины — мясом наружу… И все клыки удалены — от
греха подальше. У него и ботинки были стоптаны, у Ленчика, стоптаны и не
начищены, но ботинки я увидела не сразу, а через три дня, когда мы с Динкой
стали дуэтом «Таис».
За эти три дня я успела получить двойку от дуры-химички,
фингал под глаз от своего драгоценного папаши и записку от Стана: «Как насчет
того, чтобы потрахаться после уроков (c)(c)(c)»? Стан не давал мне прохода весь
последний месяц, а все из-за нашего похода в клубец. Народу тогда собралось
прилично, как раз для того, чтобы колбаситься до самого утра. Мы со Станом
замыкали общий строй, никто нас особенно не звал, двух чмошников. Да мне, в
общем, было наплевать — я-то шла оттянуться и пивка попить. Попила, ничего не
скажешь! Так набралась, что себя не помнила, а тут и Стан подвалил со своим
слюнявым ртом и потнючими ладонями. До меня он исправно клеился ко всем
девчонкам в классе и исправно получал отлуп. Никому и в голову бы не пришло
замутить с ним что-нибудь, похожее на роман. Мне бы тоже не пришло, не налейся
я пивом.
Налилась.
А тут и Стан нарисовался, зажал меня в укромном углу и полез
целоваться.
Не то чтобы я сразу протрезвела от его мокрого поцелуя,
просто я совсем другим его себе представляла — свой первый поцелуй.
— Да ты совсем сосаться не умеешь, Ренатка! —
сказал Стан после трехминутного бесперспективного ползания по моим губам.
— Отвянь, — сил на препирательства у меня не было
совсем. — Пусть с тобой северный олень сосется, а я уж как-нибудь
перетопчусь…
— Хочешь научу? И еще многим всяким фишкам…
Кажется, он полез мне в штаны, и, кажется, именно в этот
момент я заснула. Дура. Может быть — на минуту, может — и подольше. Потом вроде
бы проснулась — Стан по-прежнему возился с моими штанами. Все дальнейшее я
помнила смутно. Как мы выползли с ним на улицу, как я цеплялась за него, чтобы
не упасть в апрельскую грязь, и как я блевала в каком-то дворе. И как он
терпеливо ждал, когда я проблююсь.
Стан проводил меня до дома, и уже в подъезде снова начал
приставать.
— Я поступил по-джентльменски, не оставил леди одну… И
теперь, как честный человек, ты должна мне дать, — сказал он. — Это
будет благородно.
— Что именно? — спросила я. — Что именно я
должна тебе дать?
— То самое, — хихикнул Стан. — Соображай.
Взрослая ведь девочка.
— Пошел ты на хрен, козел, — беззлобно сказала я.
А он беззлобно улыбнулся. И жидкие волосики над его верхней
губой беззлобно улыбнулись. И, пара фурункулов на щеках.
— Ты мне нравишься, Ренатка, — сказал он. —
Хочешь буду твоим парнем?
— Еще чего…
— А ты подумай… Не так уж я плох, дарлинг…
— Не хочу я ни о чем думать.
— А зря. Я вот люблю подумать, знаешь ли… Ну, например,
о том, что у тебя даже подружек нет. И ты одна все время. Пустяк, конечно, но
приятного мало…
— Не твое собачье дело…
— Не мое, конечно, — легко согласился Стан. —
Я просто переживаю, дарлинг… Ты вроде не уродка, симпатичная даже…
