И где он только откопал это тупое пронафта-линенное
«дарлинг»?… Если бы мне не было так плохо, я обязательно врезала бы ему по
морде. А еще лучше — по яйцам… Тоже мне, Стан. На самом деле — самый
обыкновенный Станислав Половцев, пустое место, нуль, без году неделя в нашем
классе. Но в общем он прав — подружек у меня и вправду нет. Хотя я от этого не
страдаю. А раньше вообще не страдала — раньше, когда у меня был ансамбль. Там
друзей было — завались, это сейчас временное затишье. Да и плевать. Плевать.
— Сама знаю, что симпатичная. А на тебя мне плевать.
Плевать.
— Вообще-то слюну нужно экономить.
— Да я удавлюсь, если у меня такой парень будет…
— Не удавишься… Привыкнешь.
Привыкать я не стала, была охота, лучше помереть всеми
презираемой девственницей, лучше совсем остаться одной, чем шастать с подобным
ублюдком. Но Стан не отставал, он явно решил меня дожать. Пару раз даже приносил
билеты в киношку, которые я благополучно рвала у него на глазах. А после
безвременно погибших билетов наступил сезон записок. Что он мне только не
писал! «Как насчет того, чтобы потрахаться после уроков?» — этот текст был
самым безобидным. Из всех.
Последняя записка именно с этого и начиналась. Но пробить
меня таким пошлым образом еще не удавалось никому, папашкина школа, чтоб ему
поскорее от водяры сгореть! Каллиграфическим почерком я вывела на Становой
записке: «Как насчет того, чтобы тебе пойти… сам знаешь куда». И отправила ее
обратно. Ответ пришел через три минуты.
«Предлагаю обсудить мою экспедицию… сама знаешь куда… по
телефону. Я позвоню, дарлинг».
Стан и вправду позвонил. Как раз в тот момент, когда папаша
ставил мне фингал за непомытую посуду. Из чего можно было сделать вывод, что
выжрал он две бутылки водки, никак не меньше. Если бы ограничился одной — таких
санкций не последовало бы.
По пьяни он терпеть не мог бардак на кухне и переполненную
раковину, мой папашка. И терпеть не мог, когда звонили мне. Хоть и звонили мне
редко, чего уж там… Пока я сидела возле холодильника, держась за вспухший глаз,
папашка в коридоре живо реагировал на звонок. А точнее — бросил в трубку
матерное ругательство, которое обычно сопровождало мое имя.
Ну все… Суши весла. Сейчас начнется.
— Удавлю, — мертвым голосом сказал папахен,
появляясь на кухне. — Шестнадцати нет, а всякие говнюки звонят. Шлюха ты
бесстыжая, совсем как твоя мать… Прошмандовка!
— Пап, пожалуйста, — захныкала я.
— Удавлю…
Лучше молчать, уж я хорошо знаю своего папашку, если начать
препираться и доказывать, что ты не верблюд, — второго фингала не
избежать. Лучше ныть и со всем соглашаться.
— Ну, говори! Шлюха, да? С подонками таскаешься…
— Пап…
— Тебя удавлю, а подонку твоему яйца оторву и в пасть
затолкаю…
— Да ради бога! — это вырвалось у меня совершенно
непроизвольно. Так он меня достал, чертов Стан.
— Смотри у меня… Шлюха…
Папашка сунул мне под нос кулак, так, для острастки. Он и
сам понимал, пьяная скотина, что два фингала — это уже перебор. Это уже —
кобра, очковая змея… А очковая змея и цапнуть может, с нее станется…
После акции устрашения он наконец-то выполз из кухни.
А я перевела дух. Сейчас папашка завалится спать, так что
часов шесть-семь спокойных у меня будет. Хоть телек посмотрю.
Но телек смотреть я не стала. А стала смотреть фотки. Их
было не так много, фоток, и сложены они были в целлофановый пакет, который я
прятала на самом дне корзины с грязным бельем, под куском старого паласа: если
папашка когда-нибудь найдет пакет — отметелит по первое число…
А все из-за мамы.
Из-за трех ее несчастных снимков. Вернее, не несчастных, а
счастливых. Выцветших, потрескавшихся, с надорванными углами, — и все
равно счастливых. Мама была веселой, и даже папахена пригрела на одном из них.
Папахен, нужно отдать ему должное, вовсе не выглядел козлом, наоборот, тихо
просветленно улыбался, и физия у него еще не была опухшей от водяры. Милягой
был мой папахен два десятка лет назад, ничего не скажешь: глаза человеческие,
без мешков, без тусклого блеска. И никаких морщин, и никаких свалявшихся
полупегих волосенок… Я вдруг подумала, что юный Витек Кибардин — а именно так
звали моего комсюка-папашку двадцать лет назад — чем-то неуловимо похож на
Стана.
Вот фигня-то!
Пока я размышляла, снова раздался телефонный звонок. Задрыга
Стан, не иначе, что ж ему неймется, задрыге, даже папашкина матерная отповедь
не отрезвила… И не хватало еще, чтобы папашка подскочил из-за этих дурацких
звонков… Я выскочила в коридор и схватила трубку — только из соображений личной
безопасности, не из-за чего другого.
— Ренату будьте любезны, — голос у Стана был
полузадушенным, видать, папахен все-таки допек его. Настолько, что он решил
прикинуться вежливым простачком, задрыга.
— Опять ты! Ну сказано тебе было… Какого черта.
На том конце повисла напряженная озадаченная тишина,
разродившаяся в конечном итоге совсем уж неожиданной фразой.
— Вообще-то я первый раз, звоню. Я могу переговорить с
Ренатой Викторовной Кибардиной?
Теперь озадачилась я. Или Стан решил так изысканно пошутить,
или ..
Или это не Стан.
— Так я могу переговорить с Ренатой? — Голос
вцепился в меня, как репей в собачью задницу. Черт, тут и не захочешь, а
откликнешься. На «Ренату Викторовну»…
— Ну, я… Рената Викторовна.
— Очень хорошо, — сразу оживилась трубка, хотя
ничего особенно хорошего в моем ответе не было.
— Вы полагаете? — съязвила я.
— Вы тоже будете так полагать, если я скажу, что вам
звонит директор проекта «Таис».
— И что?
— Меня зовут Александр Мостовой.
— И что?
— Завтра, в одиннадцать утра, вы должны быть в клубе, в
котором проходило прослушивание. Комната 34. Адрес помните?
— Адрес?…
— Просьба не опаздывать…
Черт… Фингальные неприятности с папахеном отразились на
мозгах, коню понятно… Директор-Проект «Таис»… Прослушивание… Черт, черт, черт…
Прослушивание три дня назад, похабный пролетарский клубец, набитый девочками…
Прямая спина сучки-брюнетки, с которой я курила в таком же похабном
пролетарском сортире… «Есть у меня шансы, как думаешь»? «И не мечтай…» И не
мечтай, и не мечтай… А никто и не мечтает! Забила я на это дурацкое
прослушивание… Забила!
— Пошел ты! — гаркнула я коротким гудкам в трубке.
Интересно, за каким хреном кому-то понадобилось меня
разыгрывать? Юмористы, блин… Хотя… Ведь никто же не знает, что у меня была
левая ходка на этот чертов кастинг. Никто. Ни одна живая душа. Никто не знает,
тогда откуда этот звонок?
