Лидочка знакомится с ним как-то вечером в вестибюле между анатомическими залами. Она строит рожи зеркалу, полагая, что никого нет в маленьком коридорчике между большими сводчатыми мирами, кроме неё и трюмо, и тут чувствует на себе чей-то взгляд. Люди всегда чувствуют взгляд, он не менее материален, чем приятное прикосновение или же брошенный в тебя камень. Так, во всяком случае, говорит Генка.
– Взгляд может быть похож на брошенный в тебя микроскоп? – спрашивает потом Лидочка Генку.
– Ну, считай, что я извращенец и приятно прикасался к тебе микроскопом, – отвечает ей Генка.
А тогда, в коридорчике, она вопит, как ненормальная, потому что в анатомке может быть очень страшно в десять вечера между сводчатыми мирами цинковых столов с отверстием в центре, под которым подвешено ведро, чтобы не капало на кафельный пол то, что всё ещё истекает из очередной покинутой жизнью оболочки формы существования белковых тел.
– Тихо! Это я, Генка!
Лидочка орёт ещё громче, потому что если в десять вечера в анатомке услышать: «Тихо! Это я, Генка!» – особенно если ты никакого Генку не знаешь, – то это вовсе не успокаивает и тем более ничего не объясняет. Зато позволяет приобрести не очень нормальный портрет твоей особы: забавная симпатичная ты показываешь забавный симпатичный человеческий розовый язык лицу, перекошенному ужасом. А между вами – зеркало. Приобрести портрет и друга Генку, студента художественного училища, которого лаборант пускает вечером в анатомку рисовать оболочки. Потому что, «если вы отказываетесь изучать анатомию… то позвольте вам заметить, что это скорее признак лени, чем гениальности».
[22]
Но мама все равно говорит, что Генка – «колхоз» и лентяй. Ничего из него не выйдет, Лидочка только зря теряет с ним время. А Лидочка не теряет с ним время. Наоборот. Когда она с Генкой, ей кажется, что время становится больше. Во всяком случае, часовая прогулка с Генкой по Приморскому бульвару – это больше, чем весь вечер кататься с Герочкой на машине. Никакой Генка не колхоз. Он Козьма Прутков. Только не слов, а мазков.
Лидочка приходит на круг трамвая и ждёт. Местная публика кучкуется у давно вычисленных мест раскрытия дверей. Сейчас утро, и из неведомого «оттуда» трамваи приходят битком набитые, а в неведомое «туда» уходят полупустые. Лидочка, зайдя последней, даже садится. Как раз там, где она любит сидеть с детства – на одно из задних трёх мест. Красное заняла развесистая потная баба. Лидочка садится в крайнее, серое. «Ну и ладно, мне уже восемнадцать! Я уже с молодыми людьми встречаюсь. Какая глупость – красное, не красное!.. Ужасное место эта гадкая легендарная Пересыпь! И стоило о ней столько апокрифов создавать? Мелкие покосившиеся домишки, грязь и заводы – заводы – заводы. Страшные фантастические пейзажи! Потрясающе уродливые».
Лидочка, погруженная в свои мысли, чуть не проезжает свою остановку. Динамик невнятно и с одолжением скрипит противным женским базарным голосом: «Зерновой!» – и девушка быстро выскакивает, чуть не упав и неэлегантно согнувшись в коленках. Чем вызывает гогот и словечки потных грузчиков мебельного магазина, двери которого выходят прямо на остановку. Позади невысокого здания виднеется линия горизонта. Может быть, для кого-то горизонт – это воображаемая линия, а для Лидочки – это самое настоящее совокупление, венчание, вечный брачный день и вечная брачная ночь неба и моря. Иных горизонтов в виде каких-то воображаемых линий и недостижимых перспектив Лидочка себе не представляет.
«Кому тут нужна мебель?» – удивляется Лидочка.
Море и небо везде прекрасны. Все остальное конкретно здесь – фи! Ленка говорит, что там, дальше, в Лузановке, берег чище, чем тут, где она живёт, но они сегодня отправятся не сюда и даже не в Лузановку, а за город, в какую-то не то Крыжановку, не то Вапнярку, а может быть, даже Александровку. По обстоятельствам. Потому что шумной толпой легче доехать, конечно же, до Крыжановки, в крайнем случае – до Вапнярки, но никак не в Александровку. В Александровку надо ехать на машине, а машин у них всего одна – Ленкиного жениха. Или мужа? Наверное, правильнее говорить «мужа», раз они вместе живут и даже уже подали заявление в ЗАГС. Но Ленка зовёт его «мой Петя».
Лидочке прямо сейчас расхотелось идти или ехать дальше. До Ленки бы дойти. Что это вообще за море такое без склонов и волнорезов? Дикий, запущенный район! Это точно Лидочкин город? Лидочкин город всё ещё начинается красивым главным корпусом на улице академика Павлова и заканчивается в Черноморке мединовским летним спортивным лагерем. Между, чаще всего, мелькают платаны переулка Чайковского, каштаны Приморского бульвара, липы и акации парка Шевченко и тополя проспекта Мира. А это что такое?! Нет, кажется, когда-то она тут уже была. Давно-давно. Пейзаж знаком, а память у Лидочки отличная. Ну да. После окончания пятого класса мама достаёт путёвку в пионерлагерь «Молодая гвардия», и они едут в безумную даль на жёлтом автобусе номер сто семьдесят семь. Там море без волнорезов, нет склонов, и Лидочке отвратительно целых двадцать дней заходить и выходить в воду по свистку. В отгороженную сеткой с буйками воду. Купание стада баранов… Подъём стада баранов. Кормление стада баранов. Стадные игры баранов на свежем воздухе. Сон стада баранов…
Старшекурсники уверяют, что и там, дальше, если ехать по этой дороге на автобусе долго и прямо, есть город и даже называется, как Лидочкин. И в том городе даже есть большая больница, где у них занятия по клиническим специальностям – терапии, хирургии, неврологии, травматологии, урологии, акушерству и другим заманчивым таинственным предметам вроде эндокринологии. Лидочка же пока крутится внутри пропедевтического
[23]
клизменно-уточно-инъекционно-пальпаторно-перкуссионно-десмургического
[24]
цивилизованного круга и дальше Слободки – тоже то ещё местечко – не выезжает.
В Слободском автобусе ездит страшный-престрашный мужик. Он грязный, вонючий и даже летом в каком-то засаленном кожухе. Если он едет в автобусе – это видно издалека. Сзади – люди, и спереди – люди. Посредине салона, свободный от неприятных чужих прикосновений, надёжно защищённый от них бронёй своего запаха, стоит этот вечно сопливый страшный мужик и орёт что-то непонятное в заавтобусный мир. Сопли он не вытирает никогда, и зрелище это не для слабонервных. Лидочка не из слабонервных, но однажды зимой столкнулась с мужиком непосредственно в автобусе. И вышла на следующей же остановке. Генка потом весь февраль охотился на обрисованную Лидочкой натуру. Написал. Даже в самых сюрреалистических творениях «Генки-колхоза» не было столько безумия, как в этом «Портрете одесского слободского бича»,
[25]
выполненном в самой что ни на есть реалистичной манере. Чем-то он напоминает Лидочке Мусоргского, который упорно взирал когда-то на девочку безумным похмельным взглядом, в какой угол в кабинете музыкальной литературы ни забейся.
