– Ну, мне тоже кажется, что взрослые люди гораздо умнее нас. Вот смотри сама: мы с тобой уже умные, уже много знаем, уже много понимаем. Но мы же растём? Значит, становимся не только выше, не только сильнее, и у нас растёт не только грудь, но и ум.
– К сожалению, всё не так, – очень по-взрослому вздыхает Аня. – Иногда растёт только грудь. А иногда, когда грудь растёт, – ум укорачивается. У моей старшей сестрицы, например, именно так.
«Ироды» – это Анина мама, Анин папа и Анина старшая сестра. Анин папа – «ирод» геолог, профессор Ленинградского университета. Всё лето он в «разведке». К «разведке» начинают готовиться с осени. Как только напишут отчёты о предыдущей летней «разведке». Сразу после отчётов начинают писать «заявки на разведку», «обоснования разведки», «выбивают оборудование», и Насте, с Аниных слов, кажется, что работа учёных геологов заключается в написании разных отчетов, заявок и выбивании. А летняя «разведка» – это что-то вроде отпуска, где они ещё и немножко что-то там разведывают для своего удовольствия. В «разведку» с собой берут рюкзаки, всякие разведочные инструменты и «выбитое» оборудование. Ещё берут аспирантов и даже аспиранток, студентов и даже студенток и совсем не берут девочек от девяти до четырнадцати и старых матерей, страдающих болезнью Паркинсона. У Ани очень сильный папа. В «разведке» у него самый тяжелый рюкзак, а однажды он даже очень много километров несёт на себе не только рюкзак, но и студента, сломавшего ногу. Настя отлично помнит, как Анин папа мог плыть и плыть без остановки, плыть и плыть в открытое море, не оглядываясь, и возвращаться оттуда только к вечеру. Аня очень гордится своим папой, как гордятся своими папами все девочки и, ворочая свою балтийскую бабушку, говорит Насте:
– Это я в папу такая сильная!
Второй «ирод» – Анина мама, дочь поволжской общей бабушки и сестра Настиного отца. Она «богема». Так говорит Аня. Настя не знает, что такое «богема», но звучит красиво. Мама, кстати, у Ани некрасивая, как и Настин папа. Они неотличимы внешне. Только Настин папа не «богема», он инженер. Настина мама гораздо красивее Аниной мамы и Настиного папы. Но у Настиной мамы нет такого изумрудного колье, как у Аниной мамы, и она не стряхивает красиво пепел в красивую пепельницу из чароита.
[46]
Настины мама и папа вообще не курят. Вместо курения они ругаются. Анины мама и папа не ругаются почти никогда. У Аниной мамы есть целая шкатулка очень красивых колец, серёг, браслетов с такими камнями, которые в ювелирном магазине стоят столько, что Настя даже не может подсчитать нули около рублей, потому что всё время сбивается, а попросить продавца показать ей кольцо, только для того чтобы пальчиком прижать разбегающиеся нули, неловко. И так уже на неё косо смотрят – девчонка в ювелирном магазине у витрины с бриллиантами – это ненормально. Но в ювелирных магазинах нет колец такой невероятной красоты и с такими невероятных размеров камнями, какие есть у Аниной мамы. Все эти камни привозит Анькин папа – «ирод» из «разведок» и потом сам делает все украшения для Аниной мамы – «ирода». Он покупает «всякую фигню на золотой лом», как говорит Аня, и делает маме – «богеме» украшения. А ещё у Аниного папы – «ирода» есть коллекция всяких булыжников в целую стену в кабинете. Расставленных на красивых полках за прочным толстым стеклом, закрытым на ключ, как в музеях. У Насти дома нет таких полок. На одном из камней коллекции папы-геолога – целые заросли изумрудов. Но они какие-то блеклые, похожие на белесую болотную траву, и совсем не похожи на изумруды в ювелирных магазинах и камни в колье мамы – «ирода».
– Много ты понимаешь! – хмыкает Аня приехавшей как-то погостить к ним в начале какого-то из детских июней Насте. – Они просто необработанные, неогранённые! Папа говорит, что на такое чудо только у ирода рука поднимется.
Настю то, что ночью светло, как днём, впечатляет больше, чем изумруды, чароит и всё остальное. Вообще-то с Аниным папой легко. Хотя не он её дядя. Он – всего лишь муж её тёти. А вот с мамой Ани, которая её тётя, не очень. Настя с ней только здоровается, желает ей доброго утра, спокойной ночи и не высовывается в комнату и на кухню, если тётя там. Ей не хочется ещё раз услышать её тихий поставленный театральный голос, хотя тётя – «богема» не поёт, а танцует: «Миша, и вот ты сейчас уедешь, наприглашав родни, а мне с ними занимайся, да?» «Наприглашённая родня» – это всего лишь Настя, её родная племянница, дочь её брата-инженера – «голодранца», и с «ними» не особо надо заниматься. Ну, во всяком случае не так, как занималась небогемная Настина мама-учительница, которая пилит папу-инженера за то, что у него не зарплата, а слёзы, и за то, что его некрасивая сестра вышла за не поддающиеся подсчёту нули, а красивая Анина мама вышла замуж за некрасивого голодранца. Но всё равно, когда Аня приехала к ним на Чёрное море, мама-не – «богема» каждый день ходила на рынок и покупала много свежих фруктов и водила девочек по утрам на море, а по вечерам – в город. Хотя Настина мама Ане не тётя, а всего лишь жена дяди. Да и вообще, «они» в виде Насти через неделю с Аней и Аниной бабушкой отправятся в Казань. Причём сажать на поезд их будет Анин папа – «ирод», потому что его таинственные летние «разведки» начинаются после ещё более таинственных летних «сессий».
Мама – «ирод-богема» очень сильно устаёт от бабушки «этой Павловской», матери Аниного отца, страдающей болезнью Паркинсона, с осени до весны, и потому отправляет страдать её хотя бы летом подальше от неё, жены её сына, в большой дом родной матери, шофёра в комбезе-спецовке. Настя не очень понимает, отчего так сильно устаёт Анина мама – «богема», если в Питере, как называет Аня Ленинград, у бабушки «этой Павловской» есть сиделка, и папа – «ирод» в городе, и Анина старшая сестра. А тут, в уездном городке под Казанью, у бабушки есть только Аня. Потому что старшая сестра не хочет страдать рядом со страдающей Паркинсоном «вонючей безумной старухой». И Аня не хочет страдать. И не страдает. Она просто очень любит свою балтийскую бабушку. Поволжскую тоже любит, но поволжскую бабушку не любит балтийская из-за мамы – «богемы», которую та «не воспитала», и потому ни за что не подпускает к себе. Живёт у неё всё лето, но даже в её сторону не посмотрит иначе, как с ненавистью. И скорее «утонет в дерьме», как выражается Аня, чем позволит той подложить себе «утку». Никого не подпускает, кроме Ани, ни на кого не смотрит с любовью, кроме Ани, такая упрямая больная трясущаяся старуха эта Муся – Мария Павловская.
– Она, между прочим, тоже профессором была, как папа! Только русского языка и литературы! Тоже в университете преподавала! И отец её, мой прадед, тоже профессором был. Он в блокаду умер, – хвастает Аня Насте.
Настя знает, что во время блокады Ленинграда все умирали от голода. Девочки много знают про ту войну, не только потому, что учатся в школе, но и потому, что многочисленные братья бабушки-шофёра и её муж, их никогда не виденный дедушка, тоже шофёр, погибли на той войне, чтобы спасти мир от фашизма. И Анин балтийский дедушка, тоже какой-то учёный, которого не пустили на войну, а отвезли работать на Урал, тоже почему-то погиб. А беременная Аниным папой – «иродом» бабушка «эта Павловская» осталась в Ленинграде, на который обрушилась блокада, и почему-то не только родила, но и выжила. И сын её выжил.
