Вересов вряд ли слышал слова, которые говорил ему этот широкоплечий в зелёном, как его там? Иванов. Разве запомнишь такую фамилию надолго? Это не фамилия, это – анекдот. Он не слышал, хотя и слушал. И удивительным образом успокоился.
– Где, вы сказали, надо подписать?
Врач показал рукой на дверь приёмного покоя.
Парень решительно потянул её на себя и скрылся за порогом.
– Зильберман не прошёл для тебя даром, ни в каких смыслах, – уважительно сказала Людка.
– Он ни для кого из тех, кто хоть на мгновение соприкоснулся с ним в этой временно изгнанной из Рая жизни, не прошёл даром. А в моём случае ещё и синхронно лёг на природные склонности, не будем именовать их громким словом «предназначение». Это ведь не тётка Анна, а он, Пётр, отвёл меня за руку в приёмную комиссию медицинского института, чтобы я не блуждал вечно, словно странник в непролазных словесных чащах. Отвёл в тот самый момент, когда наложил на мою буйную голову ложки акушерских щипцов, замкнул замок и стал совершать тракции. Пётр Александрович был профессионалом из божественной команды «Альфа» – архангелом. А мы кто? Никто из нас не может сказать, что он не знает Бога. «Познай самого себя», вот ведь… Хорош свистеть и курить, пошли работать.
– Всё равно, убивала бы таких, как эти, на дому, в стогу, в канаве рожающие идиотки! Зла не хватает!
– Людка, ну уж ты-то! Мне самому хочется дать этому мужику под дых, а потом ещё поплясать на бездыханном теле и увешать все фонари вокруг роддома трупами собственноручно удавленных «духовных акушерок». Я столько сил потратил на… эманацию собственной дикости, что я тебя прошу, не воскрешай моих демонов из бессмертного небытия. «Заплаты глаз, души изъян на всех предметах. И дьявол ненавистью пьян перед рассветом», – как я когда-то написал для моей обожаемой жены, когда она очередной раз, пылая, возжелала крови. Кровь кровью не смывается. Кровь смывается иными растворами. Дезинфицирующими. И заляпавшиеся должны просто отмыться. Запятнавшиеся – покаяться. Мы, Людмила Николаевна, честно выполняем свою работу. В любое время. Даже в самое тонкое, то, что «ближе к пяти под утро». Мы – ассенизаторы, сторожа, наблюдатели, группа поддержки. Но не судьи и не палачи.
– Да. Согласна. – Люда грустно вздохнула.
С минуту они молча курили.
– Женька, ты ведь никогда не делал плодоразрушающих?
– Не делал. Один раз видел, как Петя делал. Причём именно декапитацию
[71]
. И он мне дал выполнить самый психологически сложный этап. Технически это не так уж и трудно. А хирургического опыта у меня достаточно.
– Ага, психологически несложная для роботов операция.
– Это просто утилизация останков, Людмила Николаевна.
– Ты сейчас меня или себя уговариваешь, Евгений Иванович?
– Я констатирую факт. Ладно, пошли.
– Елена Николаевна с ума не сойдёт?
– Я ей не звонил. Что она сделает? Она на конгрессе FIGO
[72]
в Южной Америке. Ну, покричит через океан в сотовое пространство. Да и не хочу я лишний раз её тревожить. Она и так баба нервная, и ей сейчас ох как непросто и без всего этого. Когда начмед вернётся, я надеюсь, эта Вересова уже выпишется. Ментов вызвали?
– Вызвали, Жень, как ты и просил. Только я не пойму зачем?
– Затем. На синюю морду фасона «упала с лестницы» принято вызывать, а на такое – нет?
– Да они приедут и все нервы нам вымотают. Тебе в первую очередь.
– Ничего. У меня нервы крепче стальных канатов. Если что – принесу извинения в лучшем виде. Менты – тоже люди. Ласку любят. Чем большим количеством бумаг мы запасёмся, тем надёжнее защищён наш зад. Придёт в себя эта Маргарита, да и подаст на нас в суд, мол, живого ребёнка на куски искромсали. А у нас, кроме историй родов и перинаталки, протокол милицейский: «Поступила тогда-то потому-то». Вызови дежурного врача и бутылку коньяка получше у меня в кабинете разыщи в шкафу.
– Да они любой бутылкой не побрезгуют.
– Сказал, возьми получше. Не обеднею. Всё, пошли. Дежурному объясни, что, если милиция приедет, а я ещё в родзале буду, пусть предложит им кофе-чай и мужика этого, Алексея Вересова, нежно опросить в ординаторской. Не допросить, а опросить. Пусть его переоденут. Менты пусть так идут, подотрём после. Люда, интерны вменяемые на дежурстве есть?
– Есть какие-то, откуда я знаю, вменяемые они или нет?
– Парни?
– Есть двое.
– Пусть их позовут. Такое они вряд ли где-то увидят. А поскольку «домашние роды» и прочая на всю голову «духовность» становится всё моднее, то, боюсь, им придётся овладеть навыком этой операции. Как мне в такие моменты не хватает Зильбермана! Да и вообще мне его очень не хватает. Мы привыкли к тому, что придёт могущественный Пётр Александрович, и всё разрешится по мановению его рук и вибрациями его души.
– Нам всем его не хватает, Евгений Иванович. Но тебя он выучил этому великому искусству.
– Да я, как акушер, мизинца его не стою.
– Не этому. Не акушерству. Хотя и ему тоже. Он научил тебя спокойно решать проблемы.
– Ситуации…
– Что?
– Выходить из ситуации, а не решать проблемы. Смешно. Принимаешь это всё в себя и понимаешь – поздняк метаться. Надо успокоиться. И успокоить. Звать-то больше некого. Ни срочно в родзал, ни о вечном поговорить. Ты один в поле, Аника-воин. Ладно, Людка. Пошли уже мыться.
Евгений Иванович тщательно намылил руки, смыл, ещё раз намылил, ладным, изящным кошачьим движением расправил на плечах хирургический халат, поданный санитаркой, надел перчатки:
– Табурет!
И рахмановка, и табурет были уже совсем другими. Функциональными, модерновыми. Выбитыми Ситниковой из каких-то фондов, грантов и просто благодарных толстосумов.
– Интерны, становитесь справа, только свет не загораживайте и в обморок падайте куда подальше.
– Да мы, Евгений Иванович, всё время учебы в институте работали!
– Был тут у нас такой. Тоже работал. А наложение акушерских щипцов воочию увидал – и сполз по стеночке, прикрыв глазоньки. – Женька хмыкнул в маску.
Интерны осуждающе зафыркали, мол, они-то уж не кисейные барышни.
– Не кисейные? Шёлковые барышни? Ну что, Сергей Александрович? – Он поднял глаза на анестезиолога.
– Можно работать, Евгений Иванович.
– Спасибо, Серёжа. Ну, доктора, что я сейчас должен сделать?
– Плодоразрушающую операцию? – неуверенно промямлил один из интернов спустя мхатовскую паузу, во время которой Евгений Иванович произвёл ещё одно внутреннее акушерское исследование, перебросился парой негромких слов со старшей смены, стоявшей рядом в хирургическом халате, маске и стерильных перчатках, и, обработав наружные половые органы и влагалище дезраствором, ввёл зеркала.
