— Я не знаю, — ответил Бентон. — Я действительно не знаю. Эта женщина приезжала ко мне сразу после смерти Марты. Для нас всех ее гибель стала настоящим шоком. Мы с Мартой не очень хорошо знали друг друга, встречались всего пару раз, но такая смерть… Господи! — Он скривился. — В Южной Африке в то время творился настоящий кошмар. Может, там и сейчас так. Я ни за что туда не вернусь.
— Так что ты ей сказал?
— Я сказал ей, что понятия не имею, что имела в виду Марта. Я всю голову сломал. Единственное, что мне приходит на ум, так это то, что я, возможно, сказал лишнего во время ужина в Кейптауне. Меня направили туда незадолго до ее смерти оценить южноафриканские газетные активы «Зейл ньюс». Нужно было либо закрыть газеты, либо продать их. Южная Африка оказалась ужасной страной, и Марта меня жалела. Думаю, что я вскользь упомянул о нехватке оборотных средств у «Зейл ньюс». Мне кажется, она считала, что бизнес Корнелиуса стоил десятки миллионов. Конечно, так и было, но и долги оказались не меньше. Он едва сводил концы с концами, выплачивая проценты по облигациям. Покупка «Гералд» только увеличивала долг, это было смелое решение. Полагаю, когда жена богатого человека узнает, что семья практически разорена, для нее это становится шоком.
Кальдер не спускал с Бентона тяжелого взгляда.
— Это все?
Тот пожал плечами:
— Это все, что мне пришло в голову.
— А какова была реакция матери Марты?
— Разочарование. Думаю, она ожидала чего-то другого.
— Она спрашивала тебя о дневнике?
Бентон нахмурился:
— Это было очень давно. Может, и спрашивала. Я действительно не помню.
— А ты нигде не видел его? Марта не передавала его тебе на хранение?
Бентон хмыкнул:
— Мы же не были настолько близки! Она мне нравилась, но я понятия не имею, вела ли она вообще дневник. Даже если и вела, то мне бы его ни за что не показала.
— И последнее. Тебе о чем-нибудь говорит слово «Лагербонд»?
Бентон покачал головой. Он допил кофе и положил салфетку на стол.
— Если это все, то мне пора на работу.
— Спасибо, Бентон, — сказал Кальдер.
— Все в порядке. Только сделай так, чтобы ни Тодд, ни его жена не проболтались Корнелиусу о нашем разговоре. И я надеюсь, что Тодд скоро выздоровеет.
Кальдер и Тарек проводили взглядом удалявшегося Бентона.
— Ты узнал, что хотел? — поинтересовался Тарек.
— Я задал вопрос. Он ответил.
— Ты веришь ему?
Кальдер взглянул на друга:
— Не знаю. А ты?
Тарек пожал плечами:
— Я тоже не уверен. Но мне кажется, что другого ответа мы не получим.
— Значит, в 1988 году у «Зейл ньюс» были серьезные проблемы? — спросил Кальдер. — Это было задолго до меня.
— И до меня тоже, — согласился Тарек. — Но если у тебя есть время, мы могли бы поговорить с Кэшем Каллаханом. Я уверен, что он уже тогда торговал бросовыми облигациями.
Кальдер ушел из «Блумфилд-Вайс» два года назад; сейчас, шагая за Тареком по операционному залу на втором этаже их штаб-квартиры на Броудгейт, он почувствовал приступ ностальгии. Здесь было много знакомых, которые улыбались и дружески кивали ему, но не меньше и незнакомых. Молодые, свежие, сосредоточенные лица мужчин и женщин, которых засосала машина «Блумфилд-Вайс» на замену тем, кого она выплюнула как отработанный материал или кто был перекуплен другими банками при помощи шестизначных цифр гарантированных бонусов.
Глядя на бегущие ряды и колонки цифр на экранах, Кальдер не мог не почувствовать охватывающее его возбуждение, смешанное с любопытством. Где наблюдался рост? Где отмечалось падение? Что происходило на рынке и здесь, в торговом зале «Блумфилд-Вайс»? Кто заработал, а кто потерял деньги, кто урвал куш, а кто разорился? И наконец, главный вопрос: сможет ли он когда-нибудь отойти от всего этого навсегда?
Они пробрались через нагромождение столов, компьютерного оборудования, стульев и тел к отсеку, где занимались постоянными доходами, и остановились возле грузного американца лет за пятьдесят, который говорил, откинувшись на спинку стула. Говорил быстро.
— Ладно, Джози, у тебя есть почти пятьсот миллионов, обеспеченных активами, так? — тараторил он. — Ты превращаешь их в пятьсот миллионов казначейских ценных бумаг. Ты жертвуешь доходом, но получаешь выпуклость, так? Горы выпуклости! Рынки качнутся так, как ты говоришь, и у тебя просто сумасшедший реактивный портфель! Да с таким реактивным портфелем ты в момент взлетишь до самой луны, Джози. Лучшее достижение за квартал, инвестиционный менеджер года, повышение, огромные бонусы, новая машина, новые туфли от Джимми Чу.
[18]
Подумай о Джимми Чу, Джози!
Кальдер и Тарек слышали, как в трубке рассмеялся женский голос.
— Ладно, подумай о том, что я сказал, но думай быстро. Если ты будешь думать неделю, то это называется спать, а не думать, согласна? — Он повесил трубку и повернулся к Кальдеру: — Привет, Зеро, мой мальчик! Ну как ты? — Он вскочил и протянул Алексу руку. Тот пожал ее.
— У меня все в порядке, мистер Каллахан. А что это было насчет выпуклости?
— Это — новое слово Джози на эту неделю. Время от времени клиенты заучивают новое слово, и за этим надо обязательно следить. Она хорошая девчонка, но я сомневаюсь, что она в принципе способна дождаться времени погашения облигации. А ты все играешь в игрушечные самолетики?
— Вроде того.
— Ты снова берешь его на работу, Тарек?
— Хотел бы, — отозвался тот. — Но Кальдер — крепкий орешек.
— Ну же, Зеро! Ты нам нужен здесь. Нам нужен парень с крепкими нервами. — Он презрительно окинул взглядом параллельный ряд столов, за которыми сидели другие трейдеры. Кэш Каллахан был самым успешным трейдером Лондонского отделения «Блумфилд-Вайс». Он работал уже давно, но по-прежнему энергия из него била ключом. Несмотря на свою внешность, он отличался поразительной памятью. На рынке постоянно появлялись новые облигации и исчезали старые, но он помнил все: кто их выпустил, кто купил, что с ними стало.
— Вообще-то мы хотели поговорить об одном из наших любимых эмитентов облигаций, — сказал Тарек. — О «Зейл ньюс».
— А-а, понятно. Значит, слухи о покупке «Таймс» не такие уж беспочвенные?
— Про это я ничего не знаю, — ответил Кальдер. — Я хотел спросить о 1988 годе.
— Хм… 1988-й. — Кэш на мгновение задумался. — Я помню приобретение «Гералд». Выпуск на двести миллионов долларов, тринадцать с половиной процентов фиксированного дохода, погашение на сумму две тысячи, даже не представляю, как все это проскочило. После обвала в октябре 1987 года прошло меньше года, и рынок бросовых облигаций только начинал восстанавливаться, причем только самые надежные эмитенты. А «Зейл ньюс» к ним никак не относился.
