— Ну, об этом мы еще будем иметь время подумать! — проговорил Хосе. — А пока, раз уж мы приняли решение провести здесь ночь, то не худо бы поглядеть, нет ли чего подозрительного. Пойти разве мне посмотреть?
И, не дожидаясь ответа канадца, бывший микелет, закинув ружье за плечо, удалился. Полчаса спустя он уже возвратился обратно. За это время он сумел напасть на следы Барахи и Ороче в горах, но не счел нужным проследить их особенно далеко. Затем он взобрался на ту скальную гряду, под прикрытие которой эти авантюристы укрылись от выстрелов охотников.
— Вершина гряды поросла таким густым кустарником, — говорил бывший микелет своим друзьям, — вы сами можете это видеть отсюда, — что пять-шесть человек, забравшись туда, могут сильно навредить нам, оставаясь под надежным прикрытием. Я того мнения, что было бы разумно оставить эту позицию и занять ту, как, безусловно, более надежную и выгодную!
Замечание Хосе казалось разумным. Но одно серьезное соображение помешало канадцу согласиться с ним: дело в том, что в случае, если бы им пришлось выдержать осаду, здесь водопад был настолько близко, что они могли всегда добыть воды с помощью манерки
[67]
, привязанной к длинной ветке. Это было весьма важным условием, так как под палящим небом этих стран свежая вода несравненно важнее, чем пища.
Учитывая это обстоятельство, охотники к общему согласию решили заночевать на вершине пирамиды и отправиться в обратный путь около четырех часов утра.
Канадец не забыл появившейся вдали лодки с таинственными пловцами, которую он видел в это утро. Кроме того, он не обманывался и насчет того, что фантазия провести здесь ночь была опасна, так как слухи об этой местности, по всей вероятности, должны были распространиться так или иначе в лагере искателей золота. Но для почтенного канадца достаточно было знать, что таково желание обожаемого ребенка, чтобы без дальнейшего рассуждения подчиниться ему.
В общей сложности площадка индейской могилы была несколько возвышеннее вышеупомянутой гряды скал. Подняв на ребро две громадных плоских самородных плиты, которыми так изобиловала эта местность, и добавив таким образом два новых зубца к тем, которые воздвигла сама природа на вершине этой усеченной пирамиды, наши охотники очутились в таком ретраншементе
[68]
, где они были в сравнительной безопасности от выстрелов.
Когда эти меры предосторожности были приняты, канадец окинул всю местность спокойным, удовлетворенным взглядом. Их запасов свинца и пороха было более чем достаточно, а в остальном старый охотник полагался на свою счастливую звезду, беззаветную храбрость и мужество, на свой меткий глаз и ту удивительную находчивость и изобретательность в критические моменты, которые уже столько раз спасали его от неминуемой, казалось, гибели.
— А теперь, прежде чем расположиться на ночлег, следует перекусить! — проговорил Хосе. — Не найдется ли там у вас в сумке еще кусочка сушеного мяса, Розбуа? Что касается моих запасов, то у меня едва найдется несколько крох, которых даже и подобрать-то нельзя!
При тщательном осмотре всех съестных припасов оказалось, что кроме пиноля
[69]
, которого могло бы хватить еще на двое суток, вяленой оленины не хватило бы и ребенку на ужин.
Поскольку Фабиан заверил, что ему вполне достаточно горсти пиноля, Хосе и Розбуа решили удовольствоваться остатками мяса.
Уничтожая свой «роскошный» ужин, Хосе заметил:
— Со времени отъезда из Ариспы мы питаемся чертовски скудно! Всего один олень, остатки которого мы доедаем!
— Что ж прикажешь делать! В саванне не разведешь огня и не застрелишь оленя, когда захочешь, иначе выдашь свое присутствие и тебя застрелят!
— Так-то оно так, но горе первой же дичи, которая приблизится к нам на выстрел!
Солнце село. Сумерки, как обычно, длились считанные минуты, и ночь распростерла над саванной свой звездный полог. Туман ложился плотнее, а с гор повеяло холодом.
— Кто первый встанет на стражу? — спросил Хосе.
— Я, — вызвался Фабиан. — Мне все равно не до сна.
Понимая состояние юноши, Розбуа не перечил; он молча растянулся подле бывшего карабинера, и вскоре оба охотника забылись крепким сном; Фабиан же, поплотнее завернувшись в сарапе, обратился лицом на восток, откуда, главным образом, следовало ожидать приближения опасности.
Лишь изредка равнодушный взгляд молодого человека скользил по дну узкой долины. Лунные лучи скупо отражались от кварцевых зерен и занесенных песком самородков россыпи. В нескольких футах от подошвы пирамиды темнело пятно — груда собранного Кучильо золота. Снова никому не принадлежащее, оно лежало, прикрытое полой выцветшего от дождей и солнца сарапе авантюриста…
Так прошло часа четыре. Канадец проснулся и, взглянув на бодрствующего Фабиана, сказал:
— Теперь ложись и поспи, дитя мое: молодым вредно недосыпать!
— Спать, говорите? А вас не настораживают такие звуки? — проговорил Фабиан, дотрагиваясь рукой до плеча охотника.
Действительно, с равнины жалобный вой доносился с того места, где пала лошадь дона Эстебана под пулей канадца. Неясные черные тени, казалось, меняли очертания в зыбком — лунном свете.
— Это шакалы воют от досады, что не смеют наброситься на добычу, потому что их пугает присутствие человека. Может, не только мы стесняем их!
Отдаленные выстрелы, донесшиеся в этот момент до слуха наших друзей, подтвердили предположение канадца.
Как человек, привыкший делать выводы из малейших, казалось бы, даже не связанных между собой явлений и истолковывать должным образом каждый из звуков пустыни, старый охотник, прислушавшись чутким ухом к этим далеким выстрелам, тотчас же смог дать себе отчет в их значении.
— Мексиканцы, — уверенно заявил он, — опять схватились с апачами, но очень далеко отсюда! Что же касается койотов, то лишь мы мешаем им своим присутствием! Спи спокойно, мой мальчик! Никакая опасность не может грозить тебе, когда я на страже! Спи, ты очень устал и должен отдохнуть!
— Увы! — печально возразил Фабиан. — За последнее время все мои дни стали казаться мне годами, и потому я теперь, точно старик, имею право на бессонницу. Да и смогу ли я заснуть после сегодняшнего дня?!
— Каким бы ужасным ни был этот день, поверьте мне, сон непременно должен прийти, когда человек честно и мужественно исполнил свой долг! — сказал в утешение Красный Карабин. — Поверь опытности человека, суждения которого успели созреть среди полного одиночества!
