— Он ничего не чувствует, — сказал Харон. — Но может оставить тебя здесь навсегда.
Мой брат исчез в черной воде.
Мы добрались до противоположного берега. Навстречу бросились какие-то фигуры, словно надеясь перебраться назад — к живым. Я вспомнила, как Одиссей в царстве Аида поил теней кровью, чтобы они могли говорить с ним.
— А где пруд с кровью? — спросила я.
— Какой еще пруд с кровью? — не понял Харон.
— С той кровью, что позволяет душам говорить. Харон горько рассмеялся.
— Гомер был слеп. Он думал, что это кровь, но это была только вода — густая холодная вода быстрой реки, вязкая из-за душ.
Я с удивлением услышала, что Гомер ошибался. Если ошибался великий Гомер, то возможно все. Души ринулись вперед. Они окружили меня, и я разглядела несколько знакомых лиц.
— Если хочешь вернуться к живым, не обращай на них внимания, — предупредил Харон.
Но я не могла не обращать на них внимания. Первым был мой отец Скамандроним.
— Сапфо, маленький вихрь, — сказал он, — что ты здесь делаешь? Только не говори, что ты мертва. Я этого не вынесу.
Я бросилась вперед, чтобы обнять отца, из боевых ран которого еще сочилась алая кровь, но он оттолкнул меня.
— Не обнимай мертвых, если хочешь жить, — предостерег он меня. — Аид воспримет это как знак того, что ты хочешь остаться. Я не искал смерти. Питтак отправил меня сражаться с афинянами в Троаду. Домой вернулись только он и его приближенные. Если бы я погиб, сражаясь за свободу Митилены, я бы так не скорбел, но я погиб из-за него и его гнусной ненасытной похоти. Иногда я думаю, что он и твоя мать запланировали эту осаду, чтобы избавиться от меня.
— Нет! Это невозможно!
— Все возможно. Мужей с начала времен отправляли на войну, чтобы избавиться от них. Чем я лучше других? Так было предначертано судьбой, а любовник моей жены только помог осуществиться предначертанному.
— Но она так тебя любила… Ты был ей верен?
— Я всегда был ей верен… до самой смерти, если не считать нескольких не имеющих никакого значения рабынь, наложниц и хорошеньких мальчиков. Любовь к твоей матери была главной страстью моей жизни. Я любил ее, как ты любишь отца твоего единственного ребенка.
Его слова пронзили меня, словно лезвие ножа. Алкей! Откуда он узнал? И ведь он с рабынями и мальчиками, не имеющими никакого значения, предавал мою мать точно так же, как Алкей предавал меня.
— Я наблюдал за тем, как складывается твоя жизнь, не в силах никак повлиять на нее. Я бы никогда не выдал тебя замуж за старого пьяницу, и не забрал бы твоего единственного ребенка, и не позволил бы твоим братьям, которые пошли на поводу у своей похоти, попасть в беду в Египте. Твоя мать всегда в первую очередь думала о себе и о том, как ей устроиться наилучшим образом. Но не вини ее. Женщины идут на странные сделки с властью, и Питтак послужил ей лучше, чем я. Старые законы чести мертвы. Сегодня миром правит золото. Твоя мать в такой же мере уловила перемену ветра, в какой я был ослеплен древними представлениями о славе. Но не забывай, что у тебя есть верные друзья. Один из них — Алкей. Другой — Эзоп. Праксиноя всегда будет тебя любить. Она может быть очень полезна тебе в будущем в качестве царицы амазонок. Цени своих друзей. Они приведут тебя домой. Не изменяй своей богине-хранительнице Афродите. Она хитроумна и переменчива, но доставит тебе непреходящую славу. Прощай, дочь. Я наблюдаю за тобой. Я не позволю тебе умереть, пока не придет твое время.
— Не уходи! — закричала я, но его образ стал быстро таять. — Останься! — воскликнула я, обнимая воздух там, где он только что стоял.
Но его уже не было. Я стала вглядываться в холодные черные воды в надежде увидеть какие-нибудь следы Эвригия, но ни его, ни моего отца нигде не было видно. Исчез Эзоп. Не было и Харона с его лодкой, полной душ.
В толпе теней я увидела высокую Иезавель, жрицу из Мотии, она держала на руках принесенного в жертву младенца-раба и нежно гладила его тельце. Я увидела Сизифа, вечно закатывающего в гору свой камень. Тантала, наклоняющегося, чтобы утолить жажду из ручья, который тут же пересыхал. Я видела, как он тянется, чтобы сорвать яблоко с ветки, а ветка изгибается и яблоко становится недосягаемым. Я видела брюхатого Керкила, моего неоплаканного мужа, — он держал чашу для вина, на которой были изображены сладострастные сцены. Он не бросил пить даже в царстве Аида, хотя и не мог почувствовать вкус вина. Я увидела вульгарного Кира из Сард, утонувшего со всем его золотом. Он манил меня толстыми пальцами и подмигивал темным глазом.
— Увы, золото не гарантирует вечную жизнь, — пробормотал он.
Это я уже поняла.
Мне нечего было им сказать. Я знала их печальные истории. Сесострис молнией прыгал с плеча одной тени на плечо другой.
Глядя на эти бледные, прозрачные лица, я молилась о том, чтобы не увидеть среди них мою родную душу — Алкея, мою дорогую малютку Клеиду, мою дорогую Праксиною. Неужели она в самом деле стала царицей амазонок? Я была рада за нее. Пусть она правит долго!
Был здесь и Орфей. В одной руке он держал свою голову, в другой — лиру.
— Награда поэта — быть разорванным на части, — пел он. — Но и части его продолжают петь.
Я вспомнила лиру Орфея — я видела ее в храме на моем родном острове. Все поэты поклоняются ей, потому что, согласно легенде, она дарит бессмертие.
— Даже если тебя разорвут на части, — сказал безглавый Орфей, — твои песни останутся. Ты, счастливая, вихрем пронесешься сквозь вечность в музыку сфер.
А потом за тающей безглавой фигурой Орфея я увидела Антиопу — царицу амазонок.
— Ты!
— Ты! — крикнула она в ответ. — Ты привезла свою рабыню, чтобы свергнуть меня с трона! Мои жрицы подняли бунт после твоего отплытия, когда ты оставила Праксиною и Пентесилею править вместе со мной. До твоего появления против меня никто и слова не смел сказать. Ты развратила моих подданных своими нелепыми представлениями о справедливости. Теперь они нянчат младенцев мужского пола, а не отдают их волкам. Они предопределили свою судьбу!
— Пусть они воспитают сыновей в понятиях справедливости.
— Справедливость — это мечта философов. Ее не существует. Я предпочла выпить яд, чем оставаться в мире, где женщины делят власть с мужчинами. Ни к чему хорошему это не приведет. Их собственные сыновья лишат их власти. Попомни мои слова!
И ее образ стал таять.
Я кругами ходила по горе, которая все курилась. Я оглянулась, но Эзопа нигде не было видно. Не было больше и реки с паромом. Земля посерела от пемзы. Я подняла голову к небу и среди сверкающих звезд увидела лиру Орфея. Небо было черное. Посреди бухты стоял корабль, и оттуда доносилось сладкоголосое пение. Мне захотелось оказаться дома.
Наконец я спустилась к подошве скользкой горы и там, на скалистом берегу, увидела спящего Эзопа — он завернулся в шерстяной плащ. Я разбудила его.
