— Что ж, желаю удачи, — сказал Неутомимый Волк. Хэзард поблагодарил его кивком головы.
— Теперь давай займемся золотом. Нужно побыстрее уложить его в седельные мешки: солнце уже встает.
Они поспешно спустились к шахте и принялись за работу.
— Ты приедешь домой на летнюю охоту? — осторожно спросил Неутомимый Волк, наполняя цветной кожаный мешок золотым песком.
— Я собирался, но… — Хэзард помолчал. — Но теперь, когда здесь женщина, наверное, приехать не удастся.
— Можешь привезти ее с собой.
— Я бы не хотел.
Неутомимый Волк внимательно посмотрел на своего друга. После Черной Голубки женщины в жизни Хэзарда существовали только для того, чтобы доставлять ему удовольствие. Почему же не привезти с собой эту?
— Мы все в лагере привыкли к бледнолицым, — дипломатично заметил он. — Никто не придаст этому значения, — Неутомимый Волк улыбнулся, — кроме твоих подружек, разумеется, которые ждут не дождутся твоего возвращения.
— Все решат, что она моя любовница, — запротестовал Хэзард.
— А она ею, конечно же, не является, — съязвил Неутомимый Волк. — Или, во всяком случае, не все время, — добавил он с иронией.
— Она больше вообще ею не является! — Хэзард бросил на улыбающегося друга свирепый взгляд.
— Ладно, ладно. Но боюсь, что тебе будет нелегко блюсти обет воздержания рядом с ней, Черный Кугуар.
— Мне не нужно, чтобы кто-нибудь беспокоился о моих отношениях с женщинами, Неутомимый Волк, — голос Хэзарда зазвучал сурово. — Помни о золоте.
— Вопрос в том, сможешь ли ты не забыть о нем… Хэзард промолчал, но уже его молчание было ответом. Спустя некоторое время все золото было упаковано, караван нагружен, и Неутомимый Волк двинулся в обратный путь по горной тропе, известной только индейцам.
10
— Кто это был? — спросила Венеция, когда Хэзард вернулся в хижину.
— Мой брат, — он произнес это слово сначала на своем наречии, потом по-английски.
— У вас большая семья?
— Нет. Я был единственным ребенком и всегда жалел об этом.
Венеция удивленно подняла брови.
— Но если он ваш брат…
— В нашем племени такая традиция. Мы называем родственников жены братьями и относимся к ним так же.
— Вы женаты? — Венеции не удалось скрыть своего замешательства.
— Сейчас нет, — Хэзард произнес эти два слова очень медленно, словно сам не был уверен в их реальности.
— Что это значит?! — Венеция была так поражена этим неожиданным и так неуверенно произнесенным заявлением, что вскочила с кровати и теперь стояла перед Хэзардом, завернувшись в одеяло, словно в королевскую мантию. — Сейчас нет? Как удобно! Может быть, это было вчера, может быть, будет завтра, но не сейчас? — Ее взгляд стал презрительным. — Мне следовало догадаться. Просто еще один неверный муж! Я полагаю, все эти кумушки, которые рассказывали мне в Виргиния-сити о ваших похождениях, просто забыли упомянуть о том, что вы еще к тому же и женаты. Что ж, удивляться нечему. Очевидно, на Диком Западе люди точно так же живут двойной жизнью, как и на Восточном побережье. А мне почему-то казалось, что здесь, среди такой великолепной, не испорченной человеком природы, все должно быть иначе… Я просто глупа, вот и все, — закончила она с коротким, неприятным смешком.
— Моя жена умерла, — спокойно сказал Хэзард.
Эти слова сорвались с языка буквально против его воли. Традиция племени абсароков запрещала даже упоминать об умерших: они отправлялись к своему Отцу и становились, как и он, священными. Но Хэзард знал, что Венеция не успокоится до тех пор, пока не получит ответа, и поэтому все-таки решился произнести эти слова.
И Венеция тут же почувствовала себя неловко. Ей стало стыдно за свои обвинения.
— Мне жаль, — пробормотала она, и в ее голубых глазах появилось сочувствие. — Как это произошло?
— Я предпочел бы не говорить об этом, — ответил Хэзард.
— Разумеется. Простите меня.
Повисла неловкая пауза. Воспоминания о смерти Черной Голубки даже теперь, спустя многие годы, наполняли душу Хэзарда угрызениями совести. Он попытался восстановить душевное равновесие, прибегнув к испытанному средству — светской болтовне.
— Неутомимый Волк уехал, и я зашел узнать, не захотите ли вы сегодня принять ванну. Я помню, что вы не в восторге от горных ручьев, но вода в пруду совсем не такая холодная. Солнце нагревает ее.
— Вы купаетесь каждый день? — недоверчиво спросила Венеция. В Бостоне было очень легко соблюдать правила гигиены, но она сомневалась, что дикие индейцы могут проявлять подобную чистоплотность.
— Это обычай моего народа.
— И даже зимой?
— Да, и зимой тоже.
— По-моему, это просто абсурдно, — Венеция даже вздрогнула. — Представить страшно — купаться в ледяной воде!
— Этот обычай ничуть не абсурднее многих ваших традиций. Возьмем, к примеру, кринолин. Весьма соблазнительная штука, я согласен, но только когда дует сильный ветер или если вы поднимаетесь вслед за леди по лестнице. Но едва ли кринолин можно назвать самым практичным изобретением.
— Очко в вашу пользу, — вынуждена была признать Венеция. — Но, по-моему, не стоит вести бессмысленные споры.
— Согласен. Вы предпочитаете искупаться первой? — любезно поинтересовался Хэзард.
— Я вообще не хочу купаться, — так же вежливо, но твердо ответила Венеция.
Губы Хэзарда сжались в одну прямую линию.
— Вам все-таки придется это сделать.
— Не вижу для этого повода.
— Красавица моя, вы меня удивляете. Я всегда был уверен, что светские леди чистоплотны.
Венеция вспыхнула от ярости.
— Вы еще и издеваетесь надо мной?! Я привыкла мыться в ванне и не собираюсь лезть в ваш грязный пруд!
— А я не собираюсь стоять здесь и спорить с избалованной девчонкой. Мой пруд чист, как слеза, а если вы не будете мыться, от вас, простите, скоро начнет дурно пахнуть.
Венеция сжала кулаки, глаза ее метали молнии. Она давно уже мечтала искупаться, но не в ее правилах было подчиняться чьим-то приказам. Высокомерно выпрямившись, она вызывающе уставилась на Хэзарда.
— Интересно, что вы сделаете, если я не стану мыться? Побьете меня?
— Очень соблазнительное предложение, — с ангельской улыбкой ответил Хэзард.
— Ну, еще бы! Можно узнать, сколько человек вы уже убили? Немало, я полагаю.
Хэзард стоял спокойно, гадая, что произойдет скорее: с нее сойдет дурь или у него лопнет терпение.
— Так сколько? — не отступала Венеция. — Скажите мне! Много?
