Нет причин для холодности. Ее тщательно скрываемое прошлое теперь известно — братья и сестры, крайняя бедность, горькие воспоминания о былой респектабельности… Фамильные портреты семьи Жордан, серебряный подсвечник и шпага, висящая на стене. Зачем теперь суровая отстраненность? И он сказал об этом мягко, ласково прижимая ее к себе.
— Зачем сдерживать себя, радость моя? Я сказал то, что думал. Я действительно скучал.
Но она, разжав его руки, отодвинулась назад и сделала три шага в сторону, так что теперь их разделял стол.
Как ответить человеку, чья спальня была больше всего ее дома, и как сказать: «Я не проститутка, и хотя я была у Лили, но никогда не продавалась»? Как объяснить такому искушенному в любви человеку, как Трей, что она не способна просто играть в любовь, которая для Трея, если верить Арабелле и Люси, была обычной и частой затеей.
Слишком глубоко было ее чувство к Трею, чтобы позволить вновь вовлечь себя в эту игру. Ей следует быть стойкой. Она может быть такой, она знала это, поэтому подбирала теперь такой вежливый ответ, который, не раскрывая ее чувств, не смущая детей, которые могут прислушиваться, вместе с тем защитил бы ее. Но ее эмоции было не так легко подавить, и против своей воли она вдруг сказала:
— Я тоже скучала, Трей, но будь благоразумен, дети…
— Я устрою все с детьми, — сказал Трей тихо, наблюдая, как бьется жилка у нее на горле, напоминая, что он чувствовал ее всякий раз, когда целовал ее золотистую кожу около уха. Он знал, что она испытывает точно те же чувства, что и он. — Ты и я хотели бы быть одни.
— Нет, — запротестовала она, от его слов щеки у нее запылали огнем, слишком ее чувства легко сдавались перед его настойчивостью. — Ты не смеешь.
— Да, — сказал он очень нежно. — Смею.
Он больше не сделал попытки коснуться ее, но его слова были настолько убедительны, что она задрожала, а Трей улыбнулся.
Трей был образцом благовоспитанности весь день, хотя его светлые глаза не отрывались от нее, когда дети были заняты, и Импрес казалось, что стук ее сердца слышен в Елене. Он прекрасно вел себя с первого мгновения утром, когда сказал притихшим, широко открытыми глазами уставившимся на него детям, которые проснулись и обнаружили странного мужчину в доме:
— Давайте-ка, приготовим пироги на завтрак. После того как дети жизнерадостно приняли участие в приготовлении пирогов, а потом умяли их за завтраком, Трей предложил всем одеться потеплее и отправиться на улицу.
Он мгновенно стал для них кумиром и лучшим другом, его замечательные подвиги признавались очарованными им детьми без различия возраста и пола.
— Надеюсь, дети не возражают, чтобы я остался? — небрежно сказал он Импрес, проводив их за дверь и собираясь выйти сам. — Улыбка у него была ироничная, а глаза искрились весельем.
Он такой же ребенок, как и ее братья и сестры, подумала в этот момент Импрес. Позже, наблюдая, как они резвятся, она даже засомневалась, кто из них веселится больше. Она тоже была вовлечена в строительство снежной крепости и в битву за нее, и, хотя сторона Трея проиграла (Трей объяснил Гаю, что джентльмены должны всегда давать возможность леди победить), но он прошептал Импрес, что в действительности выиграл, так как намеревается украсть у нее поцелуй во время церемонии капитуляции.
Этот поцелуй потряс их обоих. Это было просто легкое касание, дарованное и полученное в шумной сутолоке кричащих детей. Но это было как касание через тюремную решетку, или поцелуй любовника в присутствии своей жены Внезапный взрыв, загадочная магия! Импрес прислонила щеку к снежной стене и закрыла глаза.
В полдень все занялись изготовлением снегоступов. После безуспешной попытки родителей их изготовить, умение Трея вызвало всеобщее восхищение. Его длинные сильные пальцы гнули и связывали распаренные куски дерева, вязали ремешки из сыромятной кожи хотя дети, пытаясь помочь, отвлекали его ежеминутно. Но иногда поверх детских голов он смотрел на Импрес взглядом, приводящим ее в трепет. Это только вопрос времени, громче всяких слов говорила его улыбка.
К утру долину в горах засыпало снегом, и люди из клана Трея в сорока милях от нее прекратили поиски. Его следы практически исчезли уже после первого дня, а ночная буря довершила остальное. За сорок восемь часов снежный покров увеличился на двадцать два дюйма, и когда на третий день ветер стих, сугробы в отдельных местах были высотой в человеческий рост.
Расспрашивая Крессвелла, Блю установил, что Импрес и Трей разошлись всего на несколько часов. Зная способности Трея в преследовании, Блю был уверен, что брат разыскал ее, если только никто не помешал ему. Если же Трей настиг Импрес в пути, они могли где-нибудь укрыться от бури, что вполне по силам наследнику Хэзэрда, техника выживания которого была доведена до совершенства.
Но когда буря утихла, поиски продолжились. Блю отправил людей на ранчо за дополнительными лошадьми и припасами, а сам вместе с Фоксом начал расспрашивать владельцев окрестных ранчо, надеясь определить направление, в котором двигался Трей.
В это же самое время Хэзэрд и его адвокат вели переговоры в офисе шерифа.
Шериф информировал их о том, что все улики против Джейка Полтрейиа косвенные. Ничего конкретного, чтобы предъявить обвинение. Хэзэрд нахмурился, и шериф быстро сказал:
— Мы продолжаем расследование.
— Ои все равно свое получит, — проворчал Хэзэрд.
Почему, подумал он, надо быть столь цивилизованным? Пристрелить Джейка Полтрейна и покончить с этим делом — такова была его первая реакция. Когда он рос, его учили, что врагам надо мстить.
Он вздохнул.
— Мартин старается, — поддержал шерифа юрист, правильно поняв вздох своего подопечного. — Но нет свидетелей; В холле у Лили не было никого, кто бы видел убийцу.
— Ты оправдываешь Мартина? Он, конечно, достойный человек, если иметь в виду обычные судейские процедуры, но неужели он не мог оказать тебе услугу, Дэзи?
Дэзи, дочь Хэзэрда, появилась на свет до того, как Хэзэрд встретил Блэйз. Именно она и была его юристом.
— Пойми, нет определяющего свидетельства для обвинения, отец, хочешь ты этого или нет.
— Успокойся, Дэзи.
Хэзэрд улыбнулся, но не получил ответной улыбки, выражение лица у дочери было враждебное, брови, которые были так похожи на отцовские, приподнялись раздраженно.
— Я же не прошу тебя нарушать правомерность процесса, — извинился он, таким образом, подумав, что годы обучения праву в Чикаго придали дочери определенную самоуверенность. Он гордился Дэзи. — Я только предпочел бы ускорить его ход.
— Нельзя стрелять в каждого, кто не согласен с тобой, отец, — сказала она и все-таки улыбнулась. Слова прозвучали сварливо, но улыбка была прекрасная — немного чувственная, совсем как у матери.
— Постараюсь быть более цивилизованным. Тебе этого хотелось бы?
