— У него есть возможность заниматься тем, что ему нравится, потому что наш отец защищал то, что принадлежало нашему роду на протяжении многих веков. Свобода выбора осталась невознагражденной!
— Поймите же, здесь он счастлив! — воскликнула Мийо, так сильно стиснув ребенка на руках, что тот капризно завопил. — Люди разные…
— Тише, Мийо. — Комей положил руку на плечо жены, а потом встретился взглядом с сестрой. — Я не могу сражаться, как ты, — тихо сказал он, и в голосе его уже не слышалось негодующих ноток. — Никогда не мог. Прости.
— Понимаю. — Наверное, она всегда это понимала. — Мне не следовало приезжать.
— Оставайся с нами, — умоляющим голосом заговорил брат. — Не возвращайся в Японию. Поговори с другими людьми в нашем обществе эмигрантов. Ты увидишь — все согласятся со мной. Если ты вернешься, твоя жизнь будет поставлена на карту.
— Почему-то меня это не беспокоит.
— Я знаю, что ты подразумеваешь. Приходи в среду в салон Хаттори, — заклинал принц. — Поговори с ним. У него есть связи в новом правительстве. Он тебе подтвердит, что двор не прощает тех, кто противостоит ему.
— Спасибо, приду. А теперь извините, я хочу вернуться в отель и лечь спать.
— Ложись здесь, — предложил брат, протягивая к ней руку.
— Может быть, в другой раз, Комей. Спасибо.
— Я пришлю тебе записку с адресом Хаттори, — быстро сказал он. — Обещай, что придешь.
Она кивнула.
— Приду. — И, глянув на Хью, Тама улыбнулась. — Вы готовы?
— Да, мадам.
Скрытый жар этих слов поразил оевропеившееся, недавно освоившее западное ханжество души семейство. Раскрыв рты, принц и его жена смотрели, как их гости вышли, держась за руки.
Глава 31
— Вы разочарованы? — спросил Хью, когда экипаж катился по аллее среди ухоженного парка.
Тама оторвалась от окна.
— Да, конечно. Но на самом деле нисколько не удивлена.
Хью с первого же взгляда стало ясно, что Комей не воин. Но он все же вежливо спросил:
— Не может ли ваш брат изменить свое решение?
— Быть может, его удастся уговорить. — Она слегка улыбнулась. — Но его жена заставит его передумать, как только я уйду.
— Вы могли бы остаться с ними и защищать ваши… скажем так, инвестиции в будущее.
Она веселее взглянула на него:
— Хотите избавиться от меня?
С какой дерзкой уверенностью она спросила, думал он, словно ни один мужчина не может оказаться таким глупцом. Он тоже не мог.
— Я не хочу ничего подобного, — пробормотал он. — На самом деле я подумал, что нам стоит поразвлечься, пока мы в Париже. Если хотите, вечером можно сходить в варьете.
— Пытаетесь меня отвлечь?
Проницательности ей не занимать.
— Полагаю, отвлечь нас обоих. Зачем все время думать о врагах и сражениях?
— Кажется, за время, которое провели на пароходе, мы отдохнули от борьбы.
— Отдохнули, но недостаточно. Я почти восемь лет так или иначе веду боевые действия. — Он посмотрел в окно, и стекло запотело от его дыхания. — Может, старею, — со вздохом сказал он.
— А сколько вам лет? — Раньше ей как-то не приходило в голову задать такой вопрос.
— Тридцать четыре. — Он повернулся к ней. — А вам… — Он забыл.
— Двадцать два.
— Думаю, вы для меня слишком молоды.
Ее глаза блеснули.
— Но вчера или на прошлой неделе вы так не считали, не правда ли?
— Вы, наверное, слишком молоды для меня. — Он усмехнулся. — Спросите у своего брата. Я уверен, он скажет, что это так.
— Нет, не так. И моему брату нечего сказать о моей жизни.
— Прекрасно. — Он улыбнулся. — Я не собираюсь спорить.
— Ладно. Так скажите, мне понравится это представление?
— Да. Вы будете смеяться.
— Чудесно. А вам тоже будет смешно?
— Разумеется. Теперь мне хочется веселиться.
После нескольких лет войны он не просто был готов, он жаждал предаться жизнерадостным развлечениям.
Комедия, которую давали в тот вечер, выводила на сцену богатую наследницу, повесу и хор статистов, сопровождавший все действия. Там был еще расчетливый дядюшка и томящийся от любви крестьянин, и к концу первого действия Тама и Хью искренне и безудержно смеялись над нелепыми интригами в этой оперетке.
В антракте они влились в толчею в фойе, после зрелища публика жаждала «хлеба» — мороженого или шампанского; а может быть, хотели обменяться новостями и посудачить. И желание людей посмотреть на других и себя показать побудило и нашу пару ринуться в людское скопище.
Хью протискивался сквозь толпу, возвращаясь с бокалом шампанского для Тама, как вдруг раздался вибрирующий голос:
— Хью! Хью Драммонд!
Мягко смодулированный крик, южная протяжная манера говорить, голос льстивый и вкрадчивый — чары этого голоса из прошлого вызвали у Хью поток эмоций.
Сначала он не обернулся, уверенный, что ошибся. Но его позвали по имени второй раз; теперь голос звучал ближе, и ошибиться было невозможно.
— Прошу прощения, — пробормотал он и, повернувшись, увидел свою бывшую жену, устремившуюся к нему, причем люди быстро расступились перед ней, словно ее необыкновенная женственность рассекала толпу, как корабль волны.
Высокая, белокурая и, как всегда, возбуждающая чувственное желание. В черных кружевах, с таким низким декольте, что почти вся грудь наружу, она прекрасно знала, какое впечатление производит.
Подойдя к Хью, она протянула руку.
— Как приятно снова тебя увидеть, Хью, дорогой, — прошептала она страстным и низким голосом, словно и не бросила его ради какого-то янки, словно ее уход не сыграл роковую роль в том, что он потерял плантацию, словно она не надула его так ловко.
— Здравствуй, Люсинда. Мир тесен.
— Надеюсь, ты больше не сердишься на меня, дорогой, — сказала она, мило надув губки и хлопая невинными, как у ребенка, глазами. — Во время войны царили хаос и неразбериха. Ну, ты понимаешь, ведь правда, почему мне пришлось так поступить с тобой.
— Прекрасно понимаю.
Она улыбнулась, пропустив мимо ушей сарказм в его голосе.
— Я знала, что не осудишь. Ты всегда был такой милый, — ворковала она. — Ведь мы с тобой всегда хорошо ладили, верно? — Сексуальный призыв в ее голосе медово-сладкий, непристойный для замужней дамы пылкий взгляд.
Не понимая, нервирует или интригует его этот зазывный взор, Хью насторожился:
— А где твой муж?
