Пильриг, 26 августа 1751 г.
Милорд!
Позволю себе обратить ваше внимание на моего однофамильца и родственника Давида Бальфура из Шооса, эсквайра, молодого джентльмена незапятнанного происхождения и с хорошим состоянием. Он, кроме того, воспитан в религиозных принципах, а политические его убеждения не оставляют желать ничего лучшего. Мистер Бальфур не рассказывал мне своего дела, но я понял, что он хочет объявить вам нечто касательно слуоюбы его величеству и отправления правосудия — дела, в которых ваше усердие известно. Мне остается прибавить, что намерение молодого джентльмена известно и одобрено несколькими его друзьями, которые будут с волнением следить за исходом дела, успешным или неудачным.
— После чего, — продолжал мистер Бальфур, — я подписался с обычными выражениями почтения. Обратили вы внимание на то, что я написал «несколько ваших друзей»? Надеюсь, что вы можете подтвердить это множественное число.
— Разумеется, сэр. Мое намерение известно и одобрено не одним только человеком, — сказал я. — Что же касается вашего письма, за которое я осмеливаюсь поблагодарить вас, то в нем есть все, на что я только мог надеяться.
— Это все, что я мог написать, — ответил он, — и, зная, в какое дело вы намерены вмешаться, мне остается только молить бога, чтобы этого оказалось достаточно.
IV. Лорд-адвокат Престонгрэндж
Мой родственник оставил меня обедать. «Ради чести дома», — говорил он. Поэтому я еще более торопился на обратном пути. Я не мог думать ни о чем другом, кроме того, чтобы поскорее совершить следующий шаг и отдать себя в руки закона. Для человека в моем положении возможность положить конец нерешительности и искушению была чрезвычайно соблазнительна. Тем более велико было мое разочарование, когда, придя к Престонгрэнджу, я услышал, что его нет дома. Я думаю, что в ту минуту и потом, в течение нескольких часов, это действительно так и было. Но несомненно и то, что, когда адвокат вернулся и весело проводил время в соседней комнате со своими друзьями, о моем присутствии совершенно забыли. Я давно бы ушел, если бы не сильное желание поскорее объясниться и иметь возможность лечь спать со спокойной совестью. Сначала я занялся чтением, так как в маленьком кабинете, где меня оставили, было множество книг. Но читал я очень невнимательно. День становился облачным, сумерки наступили раньше обычного, а кабинет освещался только маленьким окошечком, и я под конец должен был отказаться и от этого развлечения, проведя остаток времени в томительном бездействии. Разговоры в ближайшей комнате, приятные звуки клавикордов и женское пение отчасти заменяли мне общество.
Не знаю, который это был час, но уже стемнело, когда отворилась дверь кабинета и я увидел на пороге высокого человека. Я тотчас же встал.
— Здесь кто-нибудь есть? — спросил он. — Кто вы?
— Я пришел с письмом от лорда Пильрига к лорду-адвокату, — сказал я.
— Давно вы здесь? — спросил он.
— Не решаюсь определить, сколько часов, — отвечал я.
— В первый раз слышу об этом, — продолжал он, пожимая плечами. — Прислуга, верно, забыла о вас. Но вы наконец дождались, я — Престонгрэндж.
С этими словами он вышел в соседнюю комнату. И я по его знаку последовал за ним. Он зажег свечу и сел у письменного стола. Комната была большая, продолговатая, вся уставленная книгами вдоль стен. При слабом пламени свечи ясно выделялась красивая фигура и мужественное лицо адвоката. Однако лицо его было красным, а глаза влажными и блестящими. Он слегка пошатывался, прежде чем сел. Без сомнения, он хорошо поужинал, хотя вполне владел своими мыслями и словами.
— Ну, сэр, садитесь, — сказал он, — и покажите мне письмо Пильрига.
Он небрежно посмотрел начало, поднял глаза и поклонился, когда дошел до моего имени. При последних словах внимание его, однако, удвоилось, и я уверен, что он перечел их дважды. Можете себе представить, как билось мое сердце: ведь теперь Рубикон был перейден и я находился на поле сражения.
— Очень рад познакомиться с вами, мистер Бальфур, — сказал он, окончив чтение. — Позвольте предложить вам стаканчик кларета.
— Осмелюсь заметить, милорд, что вряд ли это будет хорошо для меня, — заметил я. — Как видите из письма, я пришел по довольно важному делу, а я не привык к вину, и оно может дурно повлиять на меня.
— Вам лучше знать, — сказал он. — Но если позволите, я сам не прочь выпить бутылочку.
Он позвонил, и, как по сигналу, явился лакей с вином и стаканами.
— Вы решительно не хотите составить мне компанию? — спросил адвокат. — В таком случае пью за наше знакомство! Чем могу служить вам?
— Мне, может быть, следует начать с того, милорд, что я пришел сюда по вашему собственному настоятельному приглашению, — сказал я.
— У вас есть передо мной некоторое преимущество, — отвечал он, — должен сознаться, что до этого вечера я не слыхал о вас.
— Совершенно верно, милорд. Мое имя вам действительно незнакомо, — сказал я. — А между тем вы уже довольно давно желаете познакомиться со мной и даже заявили об этом публично.
— Мне бы хотелось получить от вас некоторое разъяснение, — возразил он.
— Не послужит ли вам некоторым разъяснением, — сказал я, — то, что если бы я желал шутить — а я вовсе не расположен это делать, — я, кажется, имел бы право требовать от вас двести фунтов.
— В каком это смысле? — спросил он.
— В смысле награды, объявленной за мою поимку, — ответил я.
Он сразу поставил стакан и выпрямился на стуле, на котором сидел развалившись.
— Как мне понимать это? — спросил он.
— «Высокий, здоровый, безбородый юноша, лет восемнадцати, — процитировал я, — с лоулэндским произношением».
— Я узнаю эти слова, — сказал он. — И если вы явились сюда с неуместным намерением позабавиться, то они могут оказаться гибельными для вас.
— У меня совершенно серьезное намерение, — отвечал я, — и вы отлично меня поняли. Я — молодой человек, который разговаривал с Гленуром перед тем, как тот был убит.
— Могу только предположить, видя вас здесь, что вы хотите убедить нас в своей невиновности, — сказал он.
— Вы сделали совершенно правильное заключение, — согласился я. — Я верный подданный короля Георга, иначе не пришел бы сюда, в логово льва.
— Очень этому рад, — заметил он. — Это такое ужасное преступление, мистер Бальфур, что нельзя допустить и мысли о возможности снисхождения. Кровь была пролита варварским образом и людьми, о которых всем известно, что они враждебно настроены против его величества и наших законов. Я придаю этому очень большое значение и настаиваю на том, что преступление направлено лично против его величества.
— К сожалению, милорд, — несколько сухо прибавил я, — считается, что оно направлено лично против еще одного важного лица, которое я не хочу называть.
