Впрочем, Колыванов напрасно себя взвинчивал. К его искреннему изумлению, ни в приемной, ни в кабинете Векшегонова секретарши не оказалось.
Пообещав себе взгреть при встрече глупую безалаберную девчонку, — как можно оставлять без присмотра святая святых: кабинет шефа?! — Колыванов понял, что напрасно потратил время. Вполне мог приехать сюда к двум.
Вовремя вспомнив о художнице, он немного взбодрился: появилась уважительная причина задержаться, а там…
Мало ли что может случиться?
И вот Колыванов уже десять минут без толку колотится в закрытую дверь, свирепея все больше и больше: кто разрешил этой девице — пусть она и мать Никиты — запираться среди рабочего дня? Причем не просто запираться, а гмм… не отвечать на зов высшего начальства!
Она что, у себя дома?!
Главное, Колыванов чувствовал: в комнате кто-то есть.
Во-первых, там горел свет, Колыванов не постеснялся заглянуть в замочную скважину — большую, под тяжелый ключ, каким только чудом здесь сохранили подобный антиквариат…
Во-вторых, ему чудилось там некое шевеление, вздохи и даже всхлипы. Ничего конкретного, но Колыванов не сомневался — обладательница сорок второго размера на месте.
Деликатный стук в дверь ни к чему не привел. Зато из всех кабинетов стали выглядывать любопытные, что Колыванова окончательно разозлило, и он пустил в дело ноги, не жалея дорогую обувь.
Видя его нескрываемое раздражение, недоумевающие сотрудники мгновенно попрятались по своим комнатам, как тараканы в щели. Колыванову даже стало не по себе: неужели на тридцать втором году жизни в нем прорезался самодур и попросту хам?
Не хотелось бы.
Правда, его политика начала приносить плоды: в комнате зашевелились, забегали, зашелестели.
Колыванов оживился и усилил натиск на несчастную дверь. От души пинал ее и с сожалением размышлял, что маленькой уборщицы в офисе нет. Наверное, закончила работу и ушла. Иначе…
На такой шум выскочил бы и мертвый!
Колыванов припомнил недавний парад сотрудников в коридоре и весело ухмыльнулся: похоже, ему нужно к врачу. Он неадекватен. Ведет себя как прыщавый, сексуально озабоченный подросток — а ему тридцать один! — просто смешно.
Неужели всему виной маленький щуплый очкарик? То бишь здешняя работница метлы и влажной тряпки?
Колыванову послышались шаги. Он временно приостановил атаку на дверь и замер, прислушиваясь.
— Кто там? — Тоненький голосок за дверью испуганно дрогнул.
— Почтальон Печкин, — с удовольствием отозвался Колыванов, — разве непонятно?
За дверью ошеломленно молчали. Колыванов грозно вопросил:
— Или не ждали?
— Не открою, — неуверенно сопротивлялись за дверью.
— Значит, открою сам, — кротко согласился Колыванов, — замок, правда, придется новый ставить, а то и саму дверь менять…
Оба помолчали, испытывая на крепость противную сторону. Колыванов покосился на часы и про себя выругался: домашний обед, несомненно, отменялся. Плакали мамины фаршированные перчики — уже половина первого.
— Ну что, ломаю?! — прорычал он, несъеденные перчики молили о возмездии.
— Не надо, — испуганно пролепетали в бывшей кладовой, — я открою…
Колыванов удовлетворенно хмыкнул и картинно оперся о косяк. Потом вспомнил, что предстанет сейчас перед Никитиной матерью, и прекратил паясничать: мальчишке это вряд ли понравилось бы.
Ключ в замке провернулся с визгливым скрежетом, и Колыванов поморщился: ну и достанется же сегодня Векшегонову! Вероники нет на месте, замки в дверях офиса времен Очакова и покорения Крыма…
А если б этот позорный визг услышали заказчики?!
Это была последняя мысль, залетевшая в голову. Дверь распахнулась, Колыванов изумленно вытаращил глаза: перед ним, прижав к самому сердцу старенький веник и рваную тряпку для пыли, стояла исчезнувшая уборщица!
Маленькая, худенькая, очкастая и перепуганная насмерть. Даже стекла очков не помешали Колыванову разглядеть, что девчонка зажмурилась, не желая, видимо, лицезреть собственную смерть.
Колыванов мгновенно забыл о художнице с ее сорок вторым размером и тусклыми волосами.
Не соображая, что делает — истосковавшиеся руки действовали автоматически, — Колыванов притянул к себе местную Золушку и блаженно прикрыл глаза, сунув нос в легкие кудряшки, пахнущие почему-то белой сиренью.
Именно такая росла у бабушки в палисаднике напротив его детской. Ранним летом она укладывала тяжелые спелые кисти прямо на подоконник и уж так сладко, так пронзительно они пахли, что у маленького Жени кружилась голова.
Как сейчас.
Сзади вежливо кашлянули. Колыванов вздрогнул и еще крепче прижал к себе странную девчонку. Ему вдруг показалось: разомкни он руки, и она упадет. Он даже дыхания ее не слышал, зато ощущал под руками хрупкое тело, а светлые волосы нежно и тонко пахли, шелковистые и мягкие на удивление.
Кашель раздался снова, девчонка неловко пошевелилась в кольце его рук, и Колыванов неохотно повернул голову: за спиной стоял, выразительно приподняв левую бровь, недовольный чем-то Векшегонов.
Поймав его взгляд, глава филиала вызывающе ухмыльнулся и пропел:
— День добрый, Евгений Сергеевич! Не думал, что вы знакомы с Сашей.
«Ее звать Сашей, — толкнулось в сердце, — Сашенькой!»
Вслух же Колыванов раздраженно буркнул, взглядом давая понять Векшегонову, чтобы он проваливал подальше со всеми своими политесами:
— Добрый! Я тоже не думал.
— Да? — преувеличенно удивился Сергей. — Так Саша действительно ваша родственница?
— В самую точку, — почти с ненавистью выдавил Колыванов.
— Вот как… — задумчиво протянул Векшегонов. — Ну что же, не стану мешать и жду вас в кабинете.
Обомлевшая от происходящего Сауле — она словно впала в ступор — понемногу приходила в себя. Неконтролируемый, дикий страх постепенно истаивал, тело начинало подчиняться, а ноги держать.
В голове всплывали давние Танины наставления и гневные отповеди — мол, здесь, в России, отношения между мужчиной и женщиной совершенно другие, насилие практически невозможно, просто нужно держаться уверенно, на равных…
Сауле горестно шмыгнула носом: она сама не помнила, как оказалась в объятиях этого огромного парня с темно-карими глазами. У Китеныша точно такие же, наверное, потому они и запомнились.
Сауле сразу узнала его. Она всегда его узнавала! Даже когда видела в конце коридора, в полумраке, и в панике размазывалась по стене, стараясь слиться с ней и остаться незамеченной. А потом торопливо сбегала, ругая себя последними словами: глупое сердце неизвестно с чего колотилось так сильно, что у Сауле перехватывало дыхание и холодели кончики пальцев.
