Предложение? Видно удивление было настолько явным, что Джос хмыкнул.
— Да. Как ты смотришь на то, чтобы присоединиться ко мне? Ты не похож на этих скотов.
— То есть, вы предлагаете мне стать охотником? — спросила я, когда более-менее пришла в себя от удивления.
— Да. Поверь, я не многим делаю такие предложения.
— И, наверное, никто еще не отказывался?
— Никто.
— О! Как, однако, приятно, быть хоть в чем‑то первым.
Вот тут уже Джос удивился. Даже солдаты уставились на меня.
— То есть, ты отказываешься? — после небольшой паузы поинтересовался Джос.
— Верно. — Я подняла скованные руки. — Лучше вот это, чем быть такими, как вы. Вы хуже магов. Те над своими не издеваются, а вы, человек, обращаетесь с людьми хуже магов.
— Я не повторяю предложений…
— Это все равно ничего не изменит.
— Мда, парень, ты заставил меня уважать себя. Но ты сдохнешь рабом. Ты это понимаешь?
— Цепи не делают меня рабом. Я уверен, что умру свободным.
— Что ж, посмотрим, как ты запоешь завтра. — Джос кивнул солдатам.
Один из них тут же подошел ко мне сзади, быстро вставил мне в рот палку с привязанными к её концам ремешками, которые он туго завязал у меня на затылке. Я даже пискнуть не успела. А второй в этот момент привязывал к середине цепи на руках откуда‑то раздобытую веревку. Закончив с этим, они подвели меня к дереву и перекинули второй конец веревки через ветку, подтянули, заставляя меня вытянуться и встать на цыпочки. Убедившись, что я только и могу, что достать до земли самыми кончиками пальцев ног, солдат привязал веревку к стволу и отошел. Я тихонько застонала, пытаясь устроиться поудобнее. Рядом остановился Джос и поднял мою голову за подбородок, заставляя взглянуть на него.
— Ты не умрешь, — пообещал он мне. — Но я заставлю тебя пожалеть о своем отказе. А теперь до завтра. Подумай над своим поведением и запомни: теперь ты раб.
Ответить я не могла, а вот мотнуть головой вполне, что и сделала. Жаль не могу сказать ему все, что хочу. Много нового о себе узнал бы. Сейчас же он только хмыкнул и похлопал по щеке.
— Отдыхай, раб.
Я убью тебя, обещаю. Я смотрела в спину Джосу до тех пор, пока она не скрылся в палатке, а потом снова опустила голову. Больно. Но к боли я давно привыкла. Надо решать что делать. Можно снять маскировку и разнести тут все, но тогда я не выручу Паука. Уходить придется без него или хуже того… об этом хуже думать не хотелось.
Немного подергалась и постаралась вытянуться побольше, чтобы снять нагрузку с рук. Немного лучше, но долго так не простою. Но хоть что‑то.
Через пять минут желание избавиться от этой ноющей боли в руках, в спине, в ногах стало невыносимым. Но тогда я предам Паука, предам человека, который мне верит. Человек я или чудовище? Как же легко быть чудовищем. Забудь обо всех, живи только для себя. Это же так просто. И так легко. Блин, даже губу прокусить нельзя. Быть человеком? Насмотрелась на них за время пути. Взять хотя бы того, кто меня подставил. Тоже ведь человек. Хотя какой он человек, так, скулик. Можно стать чудовищем, можно стать таким вот скуликом и забиться в нору. А как стать человеком? Что для этого нужно? Папа, ну помоги же мне! Я не знаю, что решить! Что мне делать, подскажи, ну пожалуйста! Мне уже надоело постоянно терпеть эту боль! Сколько же можно? Я уже через столько прошла и все равно приходится что‑то решать и терпеть новую боль.
Слезы сами потекли из глаз, а отчаяние уже почти готово было поглотить меня.
— Смотри‑ка, а наш несгибаемый заморыш плачет никак? — раздался рядом насмешливый голос одного из солдат, который привел меня сюда.
Я чуть приподняла голову и скосила глаза. Он думает, я плачу от боли? Рядом посмеивался еще один. Кем бы я ни стану в будущем, но точно не хочу быть такой, как эти. Как представила себя на их месте, стоящей рядом с наказанным рабом и смеющейся над чьей‑то глупой шуткой по его поводу… Меня передернуло. Мерзость. Мерзость — мерзость — мерзость. Никогда и ни за что. Отвернулась. Что ж, это мое решение и как бы больно и трудно не было, больше я не усомнюсь. Иначе если… нет, не если, а когда… когда вернусь домой, то не смогу взглянуть в глаза маме и папе. А они должны мной гордиться. Только так. Я человек! Не скулик, не маг, не чудовище.
Закрыла глаза. Магия может мне и недоступна, но вот вогнать себя в легкий транс можно попытаться. Хоть немного, но боль это снимет и поможет отрешиться. Можно еще подумать над тем, что я сделаю с типом, который меня подставил, это тоже помогает.
Сняли меня с дерева только на следующий день ближе к обеду. Самостоятельно я не то что передвигаться, стоять не могла. Двое солдат отволокли меня к берегу и снова пристегнули к общей цепи. Надо было видеть глаза подонка, когда я вернулась. Он-то надеялся, что уже не увидит меня больше. Кажется, он понял, что ничем хорошим для него это не закончится и заскулил что‑то там, попытался о чем‑то попросить стражников, но те дали ему пару пинков и ушли.
Рядом присел Паук, положил мою голову себе на колени и слегка погладил.
— Наконец‑то теперь ты, как старший, заботишься обо мне, — слабо улыбнулась я. Губы все еще плохо слушались и говорила я с трудом. Паук не удержался и улыбнулся в ответ.
— Как всегда полон оптимизма, Ларс. Что они с тобой сделали?
— А что они могли со мной сделать за попытку побега? Похвалили и пообещали бочку варенья и корзину печенья. Извини, трудно говорить и все тело болит. Отдохну немного, а ты присмотри за тем типом, — я кивнула. — Это он сунул мне гвоздь и рассказал о якобы попытке побега.
— Ах… — я успела ухватить Паука за руку.
— Потом. Не сейчас. Еще будет время. Пожалуйста, поверь мне. Просто присмотри, чтобы больше ничего не натворил.
— Я его все равно убью!
— Я помогу, но потом. Пожалуйста, поверь.
Видно я была убедительна. Паук успокоился и вернулся на место. Я снова устроила голову у него на коленях. Хорошо. Удобно. Почти как дома. Я нащупала его руку и крепко сжала. Жаль, что он не знает, что я девочка. С этой мыслью и уснула.
Пришла в себя я на удивление быстро. Будь я обычным человеком, точно провалялась бы сутки, а так уже через два часа была в норме. Все‑таки в магии есть и хорошее. Потом некоторое время лежала, пытаясь понять, почему я такая дура. Зачем мне надо было все это терпеть, если была возможность бежать? И даже Паука можно было оставить живым, а потом подкорректировать ему память. Кто для меня все эти рабы, многих их которых я откровенно презирала за их двурушничество, пресмыкательство, не упускающие ни единого шанса пнуть ближнего своего. Многие из них погибли бы, но не поделом ли? Чего я так стараюсь сохранить им жизнь? Возможно, я все‑таки действительно больше человек, чем сама о себе думаю, если стараюсь избежать таких крайностей и готова ради этого терпеть боль.
