Стены кухни покачнулись и опрокинулись, ухнули куда-то вместе с полом, и всё исчезло. Данила летел — в гудящем прохладном воздухе, над бирюзовым океаном, полыхающим золотыми солнечными бликами. Из-за горизонта появилась вершина горы, сверкнула зеленым бархатом; полет продолжался, и вот он увидел ее целиком, она была всё ближе и ближе, сияющая мягкими переливами зеленого огня невозможная изумрудная гора…
А между тем планеты продолжали перемещаться по своим орбитам, а почтальоны продолжали разносить почту. И всего в десяти километрах над городом инопланетяне в летающей инопланетной тарелке как раз садились за традиционный вечерний инопланетный чай.
А что, если глянуть со стороны? Ничего, всё как положено: валяется человек на полу, табуретка опрокинута. И хорошо нам, которым со стороны, от этого, от того, что мы со стороны. Мы эдак и пожалеть можем человека, нам это просто. А не хотим жалеть — так и не надо, нас, что со стороны, нас самих-то кто пожалеет?
Потом зайдет солнце, зажгутся фонари, включат свет в подъезде; Александра Петровна, умаявшись ждать на набережной, посмотрит на часы и скажет себе:
— Нет, так у нас не пойдет.
Данилу привел в чувство звонок. «Что? Показалось. А как я на полу? Шалишь, братишка».
Данила поднялся, поставил табуретку и сообразил, что звонок в самом деле надрывается.
«Звонят. Веселые, должно быть. Может, пообщаться? Может, сосед с телескопом? Забавно. Хорошо, кабы сосед».
С мыслью о телескопе направился отворять.
— Здравствуй, Данила Голубцов.
Темный коридор, желтый свет лампы на этаже. Александра Петровна прислонилась плечом к дверному косяку — темный силуэт на желто-мутном пятне дверного проема, только сумочка на плече лаково отблескивает.
— Так и будешь не впускать уставшую женщину?
И она уже в прихожей, уже включает свет.
— Почему так темно? — Давешний камень в кольце кольнул красной искрою и погас.
Принялась рассматривать Данилу. Сощурясь, скрестив руки на груди, смотрела с любопытством и тревожным удивлением.
— Эх, Данила Голубцов… Так, куда проходить?
«На кухню», — чуть не брякнул Данила, но вспомнил сегодняшние чаепития и лишь сглотнул слюну. «Только не на кухню».
Она пожала плечами:
— Быть может, на кухню?
«В гостиную», — мелькнуло в голове. Но тут в голове возникло видение — уютный полумрак торшера, большой и мягкий диван, переливы цветомузыки на потолке… «Нет, не надо в гостиную».
— На кухню? — переспросил Данила. Она словно только этого и ждала. И уже оказались на кухне. «Опять здесь».
— Голубцов, Голубцов, и кто же это тебя так? — словно невзначай коснулась его плеча. Провела пальцами по его руке. Внезапно грубо ткнула под ребро. — Возвращайся сюда, Голубцов. Слышишь?
Данила опустился на табуретку. Она тоже присела, достала из сумочки косметичку и, как бы позабыв о хозяине квартиры, стала придирчиво осматриваться в зеркальце и подправлять макияж. Покончив с этим, осведомилась:
— Где тут у тебя пепельница?
Не дождавшись ответа, взяла банку из-под сметаны. Курила частыми затяжками, пряча сигарету в ладонь, словно от ветра.
— Голубцов, давай выкладывай, почему не рад, почему не пришел, почему вообще?
— Зайди в спальню, — он мотнул головой на дверь.
— Ну что ж.
И она встала, как-то незаметно исчезла из поля зрения. Впрочем ненадолго, через какую-то пару минут уже опять сидела напротив.
— Бедный мальчик… Кто бы мог подумать? Конечно, не несчастный случай?
— Может, и несчастный. Дай-ка сигарету.
Протянула пачку. «Ведь не хочу же курить». Но закурил.
— Такая вот, Саша, коллизия. Угадай, как пронесло?
Голос Данилы обретал живость и даже некоторое ухарство. Данила начал реагировать на гостью адекватно; мужское начало, равнодушное к перипетиям судьбы, брало свое. Сознание покуда дремало, оглушенное событиями; воля, сбитая с толку, молчала. Старина Фрейд зашевелился в пресловутом либидо — старчески хихикнул, потер сухонькие ручонки, молодцевато взбрыкнул и дернул за веревку занавеса; занавес отъехал.
— А ты мне сам расскажи, — улыбнулась она.
— Улыбаешься? А вот чаю будешь? Из трав.
— Только с шоколадкой.
— Это можно, «их есть у меня». Куда нам, собственно, спешить, так что заварим без спешки.
— Есть куда спешить, Голубцов…
— Что, муж дома ждет? Режим нарушаешь?
— Я давно не замужем. А спешить… видишь, кто-то же тебя хотел ухайдокать?
— Э-э, пустое. Саша, лучше ты в мои заботы не лезь, так нам с тобой будет лучше.
— О! Настоящий мужик — сразу о деле! А то, как неживой — даме даже сесть не предложит. Будь на твоем месте другой, я бы таким матом обложила. Не выношу вялых мужиков, когда глазами таращатся, а сами… ну понимаешь.
— Куда мне, дамой я не был, что там вы внутри чувствуете — мне неведомо, — он встал и весьма грубо положил руку ей на затылок.
— Ну подожди же, Голубцов! Не сейчас! Ты… где твой чай?
— Чай будет. Потерпи. Я это так, пошутил. Подумай, женщина, должен же я как-то прийти в себя после всех ваших визитов.
— Что, до меня тут были женщины?
— Ох, если бы, Саша. Наемный убийца собственной персоной на чай пожаловал, тот, что ночью недобил. А до него — сосед с телескопом: вступил в психоделический контакт с инопланетянами.
— Да, весело… бедный ты мой мальчик.
— Веселая ты моя девочка. Однако закалка у вас там, в военкомате.
— Это не закалка, а десять лет жизни в гарнизоне, в таежном тупике. По вечерам собираются все вместе и играют в одну милую игру: «кто перед тобой», там надо с завязанными глазами…
— Это когда завязывают глаза и надо на ощупь определить, кто рядом?
— Угу. Лет через десять уже не угадывается — так все перепутались друг с другом. Что скука делает с нами…
— В самом деле. Так с чем ты ко мне так вдруг?
— Как вдруг? Забыл? Эх ты, бедняжка. Уже и сборы в Беларусси не волнуют.
— Да позабыл я про них, Саша, ты уж извини. Постой, ведь мы должны были встретиться. Сегодня.
— С возвращением, милый. Вот теперь есть о чем нам поговорить. У тебя там с чаем как, готов?
— Травы должны настояться.
— Знаешь, Голубцов, что там нам чай, так не принято. Коньяку нет?
— Всё у меня есть, но я не пью и тебе не советую.
— Брось, не морочь голову, доставай и угощай даму.
— Яволь, сударыня. Какой коньяк?
