— Она, наверно, и сейчас у тебя дома… — Отец Максимиан осекся, встретившись взглядом с Вероникой.
Но она промолчала. Данила понял тонкость момента и решил пояснить:
— Вероника, эта Александра Петровна странная женщина. Познакомились в военкомате. Чего от меня жаждет получить — не ведаю, но жаждет. Пришлось спасаться бегством. Вчера — к соседу, сегодня — к тебе. А почему у меня дома — есть обстоятельства, эта самая бесовщина, это она меня там караулит.
— Эх, трепло.
— Я тебе потом всё подробно, если жив буду.
— Я видел твою спальню, Голубец, страшное дело.
— Вася, ты о чем? Мальчики, что происходит?
— Позавчерашней ночью кто-то покушался на нашего Голубца. Если бы не у тебя ночевал, не было бы нашего Данилы. Зачем ты Харрону, Данила?
— Как покушались? И вы так спокойно об этом говорите? Про какую-то женщину говорите, когда такое? Что же ты, Даня, сразу мне всё не рассказал, как ты мог?
— Ну зачем тебе про это знать? Лишнее это.
— Голубец, а ты подумал, что жизнь Вероники тоже под угрозой?
— Подумал. Я ее даже расспрашивал — ничего такого.
— Это пока. Ты что же думаешь, что здесь Харрон тебя не сыщет?
— Не знаю, не думал. Как ему меня здесь найти?
— Самоуверен не в меру, и горделив. Но в твоем случае это не самый большой грех.
— А какой самый?
— А что на Веронике не женишься.
— Да о чем вы, мальчики? — В глазах Вероники блестели слезы. — Делать же надо что-то, надо Даню спасать. Вася, спаси его.
— И тебя спасать надо. Харрон может быть здесь с минуты на минуту. Так что, ребята, собирайтесь.
— И мне собираться? Я тебя, Даня, одного не отпущу.
— Даже со мной? — улыбнулся отец Максимиан.
— Ах, хватит шутить. Как маленькие, честное слово. Я сейчас соберусь.
Вероника вышла. Данила стал одеваться.
— Это не Харрон приходил к тебе вчера? — продолжал отец Максимиан.
— Нет, другой, подручный.
— Я так и понял. Профессор Тыщенко убежден, что Харрон — большой чин в органах. Так что, если желает тебя убить, то и здесь найдет. Я это сейчас очень чувствую.
Данила остановился и внимательно посмотрел на отца Максимиана:
— Вася, что-то в тебе не так. Ты, часом, не переменился?
— Человеку самому по себе не перемениться. Господь переменил. Оделся? Пошли, где там Вероника.
А минут через десять к дому Вероники подъехал Тать. Дверь ему открыл заспанный, недовольный Брусничкин.
— Голубцов есть?
— Ушли они.
— Значит, был? Когда?
— Да всю ночь. Послушайте, я…
— Твое обождет. Говоришь, они ушли? Кто они?
— Вероника и еще кто-то. Гость у них был.
— Что за гость?
— Да почем мне знать… Мы спим…
— Когда ушли?
— Да недавно…
— Точнее.
— Ну, может, с четверть часа.
— Всё, можешь спать.
Брусничкину тоже повезло — после визита странного гостя он лишь неделю промучился расстройством желудка.
Тать постоял в раздумьи. Приняв решение, погнал машину в сторону восточной окраины. В районе дачи Долгорукого тормознул возле телефонной будки. Позвонил.
— Аттический? Это я. У Казариновой пусто. Ускользнул за четверть до визита.
— Едь ко мне.
— Аттический, боишься? Меня — боишься? Бойся, может, поможет, — и, не ожидая ответа, повесил трубку.
Тать вышел из будки. Что-то проворчал под нос и щелкнул пальцами. Будка мелко задрожала, задребезжала стеклами, накренилась и рухнула на мостовую.
— Вот так. Мы тебя сделаем, Аттический, — угрюмо усмехнулся Тать. — Теперь только к Хетту.
И покатил прочь из города в направлении столицы.
В квартире Тимофея раздался звонок. Хозяин его не услышал. Позвонили еще пару раз. И, поскольку дверь была не заперта, толкнув ее, в коридор вошли Данила Голубцов, о. Максимиан, Вероника и диакон Паисий.
— Тим! — позвал Данила. — Выходи, свои пришли.
Никто не ответил. Данила переглянулся с о. Максимианом. Тот молча кивнул на бумаги, разбросанные по всему полу. Тут и Данила заметил, что дверная цепочка перекушена, словно кусачками — половина болтается на двери, половина на косяке.
— Плохи дела, — пробормотал Данила.
— Ага, это комната, — о. Максимиан отстранил с дороги Данилу и заглянул в комнату. — Слава тебе, господи, живой. Тимофей, ты меня слышишь?
Тимофей всё так же сидел на полу, безучастный и пустой. Гости столпились в дверном проеме, рассматривая несчастного.
— Ребята, вы пока здесь подождите. Паисий, заходи. — Отец Максимиан зашел с диаконом в комнату, плотно притворив двери.
Данила почесал в затылке и присел на сундук.
Вероника, чтобы занять себя, принялась подбирать с пола бумаги. Всё было так внезапно, непонятно: ночное бегство, собор, служба (правда, они с Даней просидели в келейке), короткое странное совещание с Васей («Еще приговоренные?» — «Да, Тимофей Горкин и, возможно, Никита Зонов»), стремительная поездка к Зонову (перепуганная жена долго не открывала, потом плакала, впрочем, сказала, что «скорая» забирать не стала, сказали — нервное истощение), и вот теперь вовсе ничего не понятно — незапертая квартира, вид безмолвной фигуры Тимофея чувствительно поразил Веронику. Держалась она, как ей казалось, из последних сил.
Через полчаса из комнаты вышел улыбающийся о. Максимиан:
— Ну вот и всё, ожил наш Тимофей.
Тут же появился и диакон Паисий.
— Молитва, она чудеса велики творит! — Лицо диакона сияло совершенным довольством. — Великое исцеление отче совершил.
— Угомонись, Паисий, — прервал его о. Максимиан.
Диакона, однако, было не сдержать, переполнявшие его эмоции искали немедленного выражения:
— А вот и сам новоисцеленный. В уме и добром здравии, — представил он выходившего из комнаты Тимофея.
— А, Данила, ты, — Тимофей хотел еще что-то добавить, столь же энергичное и подобающее моменту, но стушевался на Веронике: она читала его повесть.
На самом деле, она лишь держала пачку исписанных листов, пытаясь разложить их в порядке нумерации.
— Тим, это Вероника, — пояснил Данила.
— Тимофей. Тимофей Горкин, — представился Тимофей, — автор этой повести. Как, ничего повестушка?
— Повесть? — удивилась Вероника. — А, повесть…
