Пенроуз потерял дар речи, и беседу пришлось продолжить Фоллоуфилду:
— Миссис Симмонс, а Бернард Обри знал обо всем этом?
— Сначала он ничего не знал, но эта история не давала ему покоя. Обри, конечно, мучительно переживал смерть своего племянника, да и сам он чуть не погиб, но у него не имелось причин думать, что это был не трагический несчастный случай, а нечто иное. Но когда Обри увидел, в каком состоянии оказался Уолтер, у него зародились подозрения — ему было непонятно, почему Уолтер так переживает из-за этого несчастья. Мой муж всегда слыл надежным бойцом, из тех, что не теряют присутствия духа ни при каких обстоятельствах, но после гибели Артура он просто места себе не находил. А потом тяжко заболел и что-то такое сказал во время горячки, и Обри понял: дело нечисто. Когда Уолтер поправился, Обри умолял его рассказать правду о Винтнере и обещал в любом случае простить Уолтера, но муж отказался. Слишком велик был риск потерять ребенка.
— Но Обри не сдавался?
— Нет, он никогда не сдавался, но и Уолтер твердо стоял на своем. Вообще, после того как муж вернулся из армии, от его прежней слабохарактерности не осталось и следа. Однако Обри не отставал от него. Он чувствовал свою ответственность за гибель племянника и пообещал сестре, матери Артура, что доберется до правды.
— А Обри пытался забрать у вас ребенка?
— К его чести, должна признать, что нет. Он искренне желал добра Элспет, и ее благо было для него важнее, чем его ненависть к Винтнеру. И он знал, как мы любим эту девочку. Несмотря ни на что, со мной и Уолтером она была счастлива. Да, Обри посылал деньги и записки, однако больше никак на нас не нажимал. Но Уолтер однажды сказал: у него адское терпение. И в конце концов они пришли к соглашению: Обри не будет ворошить прошлое и вмешиваться в жизнь Элспет, пока она не станет достаточно взрослой, чтобы во всем разобраться, а Уолтер расскажет правду о том, что случилось, когда почувствует, что сможет это сделать. Не думаю, что он собирался признаться именно на смертном одре, но так уж сложилось.
— Значит, Обри добился того, чего хотел?
— Да. Уолтер записал свое признание. Он уже был тяжело болен, и я помогала ему вести записи. Обри пришел забрать их и поговорил с Уолтером. Не знаю, что ему сказал Обри, но после их разговора Уолтер, казалось, ожидал смерть с легким сердцем.
Пенроуз задумался, имеет ли то тяжелое испытание, через которое прошла Джозефина, какое-то отношение к этой истории?
— Миссис Симмонс, а когда умер Уолтер?
— В сентябре прошлого года. Сразу после суда, как известно, и Винтнер вскоре покончил с собой. Все решили, что он это сделал потому, что проиграл дело, но причина оказалась намного серьезнее. К тому времени он уже знал, что скоро окажется на скамье подсудимых. Винтнер сделал большую глупость, затеяв тяжбу, в которой Обри был на стороне его противника, но он-то считал, что непобедим. Винтнер проиграл, и Обри воспользовался случаем предупредить его, что не сегодня-завтра проигрыш его будет намного существеннее. Винтнер понятия не имел, что Обри общался с Уолтером, а когда узнал, стало слишком поздно: Уолтеру уже было не пригрозить. К тому же Обри намекнул ему, что полиция в курсе дела. Винтнер выбрал трусливый выход из положения, но подвел его к этому Обри.
Похоже, Винтнер использовал Джозефину, чтобы просто-напросто досадить Обри, который, вероятно, уже давно чинил ему всяческие гадости, памятуя о гибели Артура. И Джозефина, пережившая жгучую боль и раскаяние после самоубийства Винтнера, являлась всего лишь пешкой в смертоносной игре двух мужчин. Неудивительно, что Обри так ее поддерживал. Но как мог он допустить, что она взяла на себя вину в смерти Винтнера, лучше всех зная, что Джозефина тут совершенно ни при чем? Пенроуз часами ее убеждал, что она не имеет никакого отношения к решению Винтнера лишить себя жизни. Но кто может доказать тебе, что ты не виноват в смерти другого человека, если в глубине души ты сам в этом убежден?
— Я тешила себя мыслью, что самоубийство Винтнера всему положит конец, — продолжала Элис Симмонс, — но этого не случилось. Для Обри смерти Винтнера было недостаточно — особенно потому, что тот сам лишил себя жизни. Обри хотел, чтобы все узнали о его преступлении, он хотел выставить Винтнера убийцей, а не несчастным человеком, заслуживающим сострадания. Он задумал обнародовать всю эту историю, когда Элспет исполнится восемнадцать. Обри собирался положить все деньги, вырученные за «Ричарда из Бордо», на ее имя под своим попечительством — должно быть, он считал, что таким образом возместит все ее беды и восстановит справедливость. В следующем месяце Элспет должна была стать совершеннолетней, но кто-то, видимо, решил, что этому не бывать.
— А кто еще мог быть причастен к убийству Артура?
— Никто, только Винтнер и Уолтер. И пока Обри не узнал об убийстве, об этом не знал никто, кроме их двоих.
Кто же был близок Винтнеру настолько, что пошел на убийство, дабы спасти его репутацию? Это, конечно, займет много времени, но придется покопаться в родословной Винтнера. Может быть, по этому же пути шел Обри и потому у него в блокноте значился номер телефона Сомерсет-Хауса? Интересно, удалось ли ему что-то раскопать? На эти вопросы, возможно, удастся ответить завтра утром, когда все служащие вернутся на работу после выходного. А сейчас он должен поговорить с Джозефиной — вдруг она что-то узнала о Винтнере во время суда. И, что ничуть не менее важно, надо освободить ее от необоснованного чувства вины.
Элис Симмонс, похоже, прочитала его мысли.
— Бетти рассказала мне о мисс Тэй и о ее сердечном отношении к Элспет. Мне жаль, что ей пришлось столько пережить из-за Винтнера. Я понимаю, это для нее не утешение, но для Элспет их встреча была очень важна — дочери очень нравилась ее пьеса. Вы не могли бы передать мои слова мисс Тэй?
— Ей будет приятно услышать это от вас самих: она хотела с вами встретиться и поговорить. — Пенроуз дружелюбно улыбнулся. — Зная Джозефину, могу вас уверить, что именно это ей и послужит утешением в ее бедах.
— Я бы хотела с ней познакомиться. Элспет всегда считала, что я ненавижу театр, но это вовсе не так. Я просто его боялась. Мне было очень больно не разделять с ней ее увлечение, но я опасалась, что ее затянет театральная жизнь, тягаться с которой я просто не могла. Интересно, неужели все женщины, которые берут на воспитание детей, боятся потерять свое счастье или это только мне было так страшно из-за того, что мы не удочерили Элспет официально? После смерти Уолтера, когда мне приходилось справляться со своими страхами одной, стало еще хуже, а когда Обри сказал, что собирается положить деньги на ее имя, я поняла, что к былому возврата нет. Элспет, конечно, была бы счастлива оказаться в мире, о котором могла только мечтать. И я не имела права лишить ее этого, но не буду лгать — я испытывала горечь. Я считала, что Элспет в столице, да еще во всей этой театральной кутерьме, забудет обо мне, а наша с ней любовь являлась единственным оправданием поступка Уолтера. Исчезни наша любовь, и все остальное потеряло бы смысл. Зло, гибель, боль — все было бы понапрасну. — Она тяжело вздохнула. — Я знала, что рано или поздно потеряю дочь, но не могла представить, что таким жестоким образом. Я думаю, мы все должны верить в высший суд, правда?
