— Король, — рассмеялся Зейдлиц, — после любой битвы моя голова всегда в твоем распоряжении…
Растаптывая мертвецов в густой траве, дробя копытами черепа и кости, лава прусской конницы двинулась — и только глухо сотрясалась многострадальная кормилица-земля. Кавалерия неистового Зейдлица разом опрокинула русские линии. Началась страшная сеча. Когда патроны кончались, русские бились с конниками штыками. Вспарывали животы лошадям. Тащили пруссаков из седел. Под палашами кавалерии сверхупорно не сдавались первые линии русских, и в этот момент Фридрих вполголоса обронил фразу, ставшую знаменитой:
— Я вижу только мертвых русских, но я не вижу побежденных русских!
Опытным глазом полководца он наблюдал за битвой, стараясь разгадать перелом в духе сражения. И король мучился, стоя на пригорке, не видя главного момента, ради которого он и открывал это сражение сегодня: русские не были сломлены нравственно!
— Ваше величество, возьмите трубу, — подсказал ему де Катт. — Вы увидите сейчас незабываемое зрелище…
В этот день де Катт записал в своем походном журнале:
«Русские полегли навалом. Но, когда их рубили саблями, они целовали ствол своего ружья и не выпускали его из рук…»
Фридрих решительно бросил в бой свежие батальоны. Он обжег русские войска огнем слева. Уколол их штыками справа. Растоптал конями в упор. Выбил их ряды сзади. Но…
— Здесь что-то не так, — признался король. — Русского мало убить — русского надо еще и повалить!
— Дайте королю самую большую трубу, — велел де Катт. — Я хочу, чтобы король видел то, чего никто никогда еще не видел…
Что же видел сейчас Фридрих?
«…россиян малыми и большими кучками и толпами, стоящих по расстрелянии всех патронов своих, как каменных, и обороняющихся до последней капли крови. Многие, будучи прострелены насквозь, не переставали держаться на ногах и до тех пор драться, покуда могли их держать на себе ноги. Иные, потеряв руку и ногу, лежали уже на земле, а все не переставали еще здоровою рукою вредить своим неприятелям…»
Так свидетельствует очевидец — рядовой участник этой битвы.
Каким-то образом в русском лагере стало известно, что Фридрих велел солдатам своим никого не щадить.
— Постоим же и мы за себя! — раздавались призывы над русским лагерем.
Первая линия погибла вся — своим всепобеждающим упорством она спасла вторую линию войск. Правое крыло отодвинулось. Но кавалерия Зейдлица, уже вконец обессиленная, отступила. На рысях, мотая окровавленными гривами, лошади уносили всадников прочь.
Фридриха поздравляли с победой.
— Не болтайте глупостей! — отвечал король. — Что мне правое крыло русских? Вон там стоит их левое крыло. А центр еще не тронут мною совсем. И я не знаю, когда все это кончится… И — чем кончится?
С отходом кавалерии Зейдлица над полем битвы вдруг наступило непонятное затишье. Непонятное лишь тактически, это затишье объяснимо по-человечески: просто не может человек быть все время в таком аду. Надо хоть обтереть лицо от крови…
— Хорошо, — сказал Фридрих, не мешая этой тишине и покою. — В два часа дня я начну все сначала…
* * *
В два часа дня Фридрих правым крылом обрушился на левое крыло русских, нещадно избивая их артиллерией. По сути дела, король повторил свою «косую атаку».
— Если уж и сейчас не закончим, — сказал он де Катту, — тогда не знаю, закончим ли мы вообще.
Пруссаки начали хорошо. Солнце било русским в глаза, ветер нес в их сторону дым и песок, поднятый кавалерией. Неожиданно с левого фланга русских — навстречу пруссакам — вымахала панцирная конница. Кирасиры-латники на глазах Фридриха в капусту изрубили два его любимых полка. Первую линию пруссаков латники опрокинули — пошли рубить вторую. Нахрапом русские вдруг взяли у Фридриха две его новенькие батареи…
— Что происходит? — переживал де Катт. — Что творится?
— Спокойно, мой друг, спокойно, — говорил король… И тут Фридрих сам не заметил, как оказался в самой гуще боя. Вокруг короля с хрустом ломались штыки, визжали пули. Адъютантов его убило сразу. Раненый паж был затоптан лошадьми. Короля узнавали в этой свалке только по голосу и шляпе. Положение спас Зейдлиц, отбросивший русских кирасир назад…
Король, оправляя на себе мундир, вернулся на пригорок.
— Началась свалка! — сообщил он де Катту. — Можно руководить баталией, но дракой командовать нельзя… Спасибо Зейдлицу: еще минута — и меня бы растоптали, как корку хлеба…
Зейдлиц уже сокрушал левое крыло русских.
Король крикнул:
— Помогите же ему пехотой, черт возьми… Дайте же наконец русским прямо по лбу — так, чтобы они не встали!
Прусская инфантерия снова пошла вперед. Ворвавшись в обозы, она стала резаться с русскими. Разбили одну фуру, и к ногам пруссаков тяжело потекло из ящиков русское золото (случайно наскочили на армейскую казну). Пруссаки набили карманы золотом и тут же убрались прочь.
Фридрих не понял, отчего сорвалась атака, и послал туда второй отряд пехоты. Он тоже награбил золота, сколько мог унести, и отступил… Фридрих опять не понял причины своего неуспеха:
— Видите, де Катт, что творится? Я же говорил вам: скоро я перестану понимать что-либо в этом сражении…
А потом откуда-то (откуда?) загрохотали русские единороги, и пруссаки развили такую прыть, что даже капралы с палками не могли за ними угнаться. С высоты кургана король сосредоточенно следил за бегством своих ветеранов.
— Вы посмотрите на этих русских! — заметил он почти восхищенно. — У них есть чему поучиться… Русские держатся великолепно, а мои негодяи уже бегут, словно поганые крысы!
Из грома сражения притащили пленных. Среди них был и генерал граф Захар Чернышев… Король дружески потрепал его по плечу:
— Какой рост! Какая стать! Вам бы служить у меня, граф… Не бойтесь, скоро я вас обменяю на какого-нибудь своего оболтуса… Кстати, — указал он на Цорндорф, — много там еще ваших?
— На Руси народу хватает, — скромно отозвался Чернышев.
— Ну, посидите, граф. Отдохните. Наверное, вы устали…
Зейдлица отбросили. Прусская пехота прижалась к земле. Капралы не могли поднять ее даже палками. Артиллерию разбросало по полю, пушки стояли без прислуги… Всюду был заметен хаос.
— Кажется, это финиш, — сказал король де Катту. Нравственный перелом в душе противника так и не наступил, а близился уже вечер. «Сколько же они хотят воевать?..» Даже тот тупик, в который загнал Фридрих русские войска, не сыграл решающей роли. Наоборот, русские прорвали его же линию, они создавали для себя широкий выход на поле битвы… Фридрих так и не знал, что против него воюют солдаты России — одни, без командующего! Какой бы удар был нанесен его честолюбию, узнай он только истинную правду! Кровоточа и падая от изнеможения, прусская армия сворачивала битву. Нравственный перелом определился. Но не в русских — в немцах!
