Ты видишь это, Сеймур? Видишь, какой славный у нас сын? Он знает, как нелегко приходится его одинокой матери, никто к ней не приходит, даже… — Э, ма, прекрати, ладно? Не надо взваливать на меня тяжкий груз вины, хорошо? Глаза Сары распахнулись еще Шире, и она прижала руки к груди: да я бы никогда не поступила так со своим сыном. Никогда. Клянусь, я хочу для своего дорогого сына только самого лучшего, я совсем не хочу, чтобы он чувствовал себя виноватым за… — Хорошо, хорошо, мам, давай успокоимся, ладно? Я просто хотел подарить тебе телевизор и сказать, что очень сожалею о прошлом и хочу, чтобы ты была счастлива, лады? И Гарри, перегнувшись через стол, поцеловал свою мать впервые за черт знает сколько времени. Он не думал и не планировал, просто все вышло как-то само собой, как естественный финал разговора. Сара светилась и сияла, моргая, когда ее сын целовал ее, а потом обхватила его руками и поцеловала в ответ, и он еще раз обнял и поцеловал ее, и странное чувство пронзило его тело, похожее на кайф, но другое. Он не мог его определить, но это было хорошее чувство. Он посмотрел на сияющее лицо матери, и это чувство усилилось, протекая через него с необъяснимой силой и энергией, и он почувствовал себя как-то… да, думаю, именно так… единым целым, что ли. На короткий момент Гарри почувствовал себя единым целым, будто каждая его клеточка была гармонично связана со всеми остальными… словно он был большим цельным существом. Цельным существом. Это чувство жило в нем кратчайшую секунду, когда он сидел и смотрел, моргая, на мать, пытаясь осмыслить собственные действия и ощущения, после чего просочилось чувство озадаченности и он понял, что пытается что-то осознать, совершенно не представляя, что именно И зачем. О, Гарри, я так горжусь тобой, сынок. Я всегда знала, что ты преуспеешь, И теперь это происходит Гарри слышал ее слова, но его разум был слишком занят вопросом осознания чего-то. Потом медленно до него начало доходить. Он стоял, склонившись над матерью, целуя ее, когда вдруг услышал знакомый звук… Да, именно его он и пытался опознать, этот звук. Что же, черт побери, это могло быть??? Мы с твоим отцом так много говорили о тебе, и о том, как мы хотели, чтобы ты был счастлив — точно! Вот он, этот звук Он уставился на мать сначала недоуменно, не зная, что это могло бы значить, И вдруг все части головоломки встали на свои места, и Гарри почувствовал, как на его лице появляется выражение недоверия, удивления и смущения. Звук, который он слышал, был зубовным скрежетом. Он знал, что это не он скрежещет зубами, потому что был под кайфом, а не под скоростями, так что этот звук могла издавать только его мать. Несколько секунд, показавшихся ему бесконечными, его разум боролся с правдой, что он и делал все это время, с того момента, когда он вышел из такси, однако теперь подозрение подкреплялось фактами, и он продолжал моргать, оперившись на стол: эй, ма, ты что, на амфетаминах? Что? Ты на амфетаминах? Он невольно повысил голос. Ты на таблетках для похудания, да? Ты принимаешь декседрин. Сара была смущена и сбита с толку. Ни с того ни с сего поведение и голос ее сына резко изменились — он снова кричал на нее, произнося слова, которые она не понимала. Она посмотрела на Гарри и покачала головой. Да что происходит, а? Как ты смогла так быстро похудеть? Я же говорила, я хожу к доктору. Да уж. И к какому, если нс секрет? Какому? Доктору? К диетологу. Блин, так я и знал. Ты сидишь на спидах, понимаешь? Гарри, с тобой все в порядке? Сара пожала недоуменно плечами и моргнула: я просто хожу на прием к врачу. Я не знаю, что такое спиды… Она покачала головой и снова пожала плечами: да что с тобой, Гарри, мы спокойно сидели и разговаривали, и вдруг… Что он дает тебе, ма? А? Он дает тебе таблетки? Конечно, он дает мне таблетки. Он же доктор. Доктора выписывают таблетки. Какие именно таблетки? Какие? Фиолетовые, красные, оранжевые и зеленые. Нет, нет, я имею ввиду что за таблетки? Плечи Сары поднялись выше ушей, что за таблетки? Я ведь уже сказала. И они такие круглые и… плоские. Гарри закатил глаза и покачал головой: я спрашиваю, что в этих таблетках? Гарри, я Сара Голдфарб, а не доктор Эйнштейн. Откуда мне знать, что там в них? Он дает мне таблетки, и я принимаю их и Худею, так чего тут знать-то? Ладно, ладно, — Гарри ерзал в своем кресле, потирая шею, — так значит, ты не знаешь, что там в них? Откуда ты про них узнала? От кого? От миссис Скарлинни, от кого еще? А она узнала от своей дочери. Гарри кивал головой, все сходится. Рози Карлинни. А в чем дело? Она такая милая девушка, и у нее отличная фигура. Принимая такое количество скоростей, эта сучка, естественно, сильно похудела. Ее так трясет, что на ней ни одного лишнего грамма не останется. Гарри, ты начинаешь меня пугать. Слушай, ма, а от этих таблеток тебе случайно не становится так, знаешь, хорошо-хорошо, ты, вроде, говоришь немного больше обычного, хотя с твоими yentas это не так-то и просто, да? Сара кусала губы и кивала: ну, пожалуй, есть немного. Гарри снова закатил глаза. Немного. Господи, да я отсюда слышу как ты зубами скрипишь. Но это все проходит по ночам. По ночам? Когда я принимаю зелененькую. Тогда я засыпаю через тридцать минут. Пуф — и все. Гарри по-прежнему качал головой и закатывал глаза: слушай, мам, слушай, мам, ты должна завязать с этой дрянью. Это все плохо. Кто сказал, что это плохо? Я двадцать пять фунтов скинула. Двадцать пять. Тоже мне, большая радость. Да, большая. Да ты что, хочешь наркоманкой стать, что ли? Что значит наркоманкой? у меня что, пена изо рта идет, что ли? Он хороший доктор. у него даже внуки есть. Я у него фото на столе видела. Гарри шлепнул себя по лбу: ма, я серьезно тебе говорю, эти таблетки очень опасны. Ты должна прекратить их принимать. Да тебя ломать будет, черт побери. Ерунда. Я уже почти влезаю в свое красное платье, — лицо Сары смягчилось, — в котором я была на твоей бармицве. Которое так нравилось твоему отцу. Я помню, как он смотрел на меня, когда я была в этом платье и золотых туфлях. Это был единственный раз, когда он видел меня в красном платье. И потом он заболел и умер, и ты остался без отца, мой бедненький бубала, но хвала Господу, он видел твою бармицву, и — Далось тебе это красное платье. На кой черт — Меня в нем покажут по телевизору. ой, ты же не знаешь. Меня покажут по ящику. Мне позвонили и прислали анкету, и скоро меня покажут по телевизору. Да ладно тебе, мам, кто над тобой так пошутил? Какие еще шутки-мутки? Говорю тебе, я прошла отбор. Мне еще не сказали, какое именно это будет шоу, но когда я буду готова, они мне скажут. Вот увидишь, ты ещё будешь гордиться своей матерью, когда увидишь ее по телевизору в красном платье и золотых туфлях. А ты уверена, что это не розыгрыш? Розыгрыш, шмозыгрыш. Да у меня есть их официальная анкета. Там печать и все такое. Гарри кивал головой: хорошо, хорошо. Пусть официально. Пусть тебя покажут по телевизору. Все соседки за меня так рады. И ты должен быть счастлив. Да я счастлив, мам, счастлив. Смотри, я улыбаюсь. Только какое отношение это имеет к тому, что ты принимаешь эти чертовы таблетки? Красное платье село, — ухмыльнулась Сара и хихикнула, — и оно мне слегка жмет, вот я и худею, а ты что думал? Но мам, эти таблетки очень вредны. Вредны? Это почему же? Я же их у доктора взяла. Да знаю я, мам, знаю. А откуда ты знаешь такие вещи? Почему ты считаешь, что знаешь о лекарствах больше, чем доктор? Гарри вздохнул: поверь, мама, я знаю. Только это не лекарства. Это просто таблетки для похудания. Просто таблетки для похудания. Таблетки. Да эти таблетки уже помогли мне скинуть двадцать пять фунтов, и это не конец. Но, мама, ты не должна принимать это дерьмо для того, чтобы похудеть. Сара была обижена и озадачена: да в чем дело, Гарри? Почему ты так, о мной разговариваешь? Я всего лишь хочу влезть в свое красное платье. Платье, которое я надевала нa твою бармицву, Твой отец любил это платье, Гарри. Я снова его надену. Я надену это платье, и меня покажут по телевизору. Ты будешь мной гордиться, Гарри. Но ма, почему тебе так хочется попасть в телевизор? Господи, да эти таблетки тебя прикончат еще до того, как ты сможешь надеть это платье. Почему? А есть ли у тебя знакомые, которых показывали по телевизору? Ну кого? Во всем нашем районе? Гарри почувствовал, что дрожит. Хотя бы кому такое предлагали? Знаешь, кому предложили, Гарри? Знаешь, кто был единственным человеком, которому предложили? Сара Голдфарб, вот кто. Единственный человек во всей округе, кому это предложили. Ты приехал на такси, — Гарри кивал головой: да, на такси, — ты видел, кто сидел на самом солнечном месте? Ты заметил, что твоя мать сидит на особенном месте, где лучше всего загорать? Гарри кивал головой и дрожал. Знаешь, с кем все любят поговорить? Знаешь, кто теперь не просто одинокая вдова, живущая в маленькой квартирке? Теперь я стала персоной, Гарри. Видишь, какие красивые у меня волосы. Гарри быстро заморгал и пробормотал что то вроде «охренеть» себе под нос. Ее волосы были покрашены в ярко-рыжий цвет, а он даже не заметил. Он уже ничего не понимал, но догадался, что ее волосы раньше были другого цвета, вот только он не мог вспомнить, какого именно. Угадай, сколько женщин собрались перекрасить волосы в рыжий цвет? Давай, угадай, попробуй. Мам, ну что еще за загадки? Шесть! Шесть женщин. Раньше, если я красила волосы в рыжий, разные люди, детишки, может, и сплетничали, но сейчас все знают, даже малыши, что меня покажут по телевизору, и им нравятся мои волосы, им нравлюсь я. Я всем нравлюсь. Скоро миллионы людей увидят и полюбят меня. И я им расскажу о тебе и о твоем отце. Я расскажу им, что твоему отцу очень нравилось это красное платье, и что он устроил большое гулянье па твою бармицву. Помнишь? Гарри кивнул, чувствуя себя вымотанным, словно побитым. Он не знал, что именно грызло его изнутри, но чувствовал, что это что-то, с чем он не сможет мириться, и он не мог не только совладать с этим чувством, но и даже просто постичь его. Он никогда не видел мать такой живой, такой вовлеченной в жизнь. Он видел такое радостное и возбужденное лицо только у старых торчков в миг, когда те узнают, что у барыги появилось отличное дерьмо, а у него как раз хватает денег замутить себе дозу. В глазах его матери горел огонь, когда она говорила о телевидении и своем красном платье, которое он даже не мог вспомнить. Наверное, он был тогда совсем маленький, но он ничего такого не помнил. В ее поведении было что-то настолько властное, что он был просто подавлен, и любое сопротивление, любая попытка переубедить се казались невозможными. Он просто пассивно сидел и слушал свою мать, отчасти сконфуженный, отчасти счастливый оттого, что она счастлива. И кто знает, что я смогу выиграть? Новый холодильник?? А может, «роллс-ройс». Или Роберта Редфорда. Роберта Редфорда? А причем тут Роберт Редфорд? Гарри просто моргал и качал головой, изумленный, подчинившись той лавине. Сара смотрела на своего единственного сына с очень серьезным выражением лица, приклеенная улыбка и скрип зубов куда-то исчезли, на их место пришла смягчающая ее голос и взгляд мольба: дело не в призах, Гарри. Мне все равно, выиграю я или проиграю, или просто пожму руку ведущему, у меня есть теперь стимул подниматься по утрам с кровати. Стимул похудеть, чтобы стать здоровой. Стимул, чтобы влезть в красное платье. И просто улыбаться. Этот волшебный стимул делает каждый новый день сносным. Сара наклонилась ближе к своему сыну: что у меня есть, Гарри? Зачем мне вообще заправлять постель или посуду? Я, конечно, это делаю, но зачем это мне? Я одинока. Сеймур оставил меня, ты тоже — Гарри хотел было возразить, но его рот так и остался открытым в изумлении — У меня нет никого, о ком я могла бы заботиться. Ада вот волосы красит. Всем. Кому угодно. А что есть у меня? Я одинока, Гарри. Я старая. Гарри был очень тронут и взволнован, голова его тряслась, глаза быстро моргали, руки сцеплены на коленях, голос дрожит: у тебя ведь есть друзья, так что… — Это не то. Каждому нужен человек, для кого хотелось бы стараться. Зачем мне ходить по магазинам, если мне даже готовить не для кого? Я покупаю луковицу, морковку, иногда цыпленка, — Сара пожала плечами, — не стану же я делать ростбиф для себя? Или что-нибудь… что-нибудь особенное? Нет, Гарри, мне нравится, как я себя сейчас ощущаю. Мне нравится думать о красном платье и телевидении… и о твоем отце и о тебе. Теперь, когда я загораю, я улыбаюсь. Я буду приезжать, мам. Теперь, когда я исправился и мой бизнес развивается, я буду приезжать почаще. Вместе с Мэрион, — Сара покачала головой и улыбнулась, — не, я серьезно, мам. Клянусь. Мы приедем к тебе на ужин. Скоро. Сара качала головой и улыбалась своему единственному сыну, изо всех сил пытаясь поверить его словам. Хорошо, приезжайте вместе, я приготовлю твой любимый борщ и фаршированную рыбу. Здорово, мам. Я тебе позвоню заранее, ладно? Сара кивнула: хорошо. Я рада. Я рада, что у тебя хорошая девушка и хорошая работа. Я очень рада. Мы с отцом всегда хотели для тебя только лучшего. Я смотрю телевизор, и у всех фильмов всегда хороший конец.
