Надо принять во внимание, что свидание, по-видимому, состоялось непосредственно после приезда Карамзиных и было еще полно впечатлениями их ревельской жизни.
Таким образом, "последний звук твоих речей" в стихотворении, написанном в октябре 1828 г., - еще недавнее, нестершееся воспоминание, что и вполне естественно. И, наконец, объясняется один интереснейший вариант "Посвящения" - строка, не вошедшая в его текст:
Воспоминаньем упоенный. [54]
Это - самоповторение из элегии "Погасло дневное светило", связанной с теми же воспоминаниями о той же любви, о той же женщине.
Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный.
А вариант 6-й строки "Посвящения": Как утаенная любовь - признание, которое, как и выражение "Отрывков из Путешествия Онегина": "безыменные страданья", является точным обозначением этого, только теперь выясняющегося, факта пушкинской биографий.
6
Одна из величайших элегий Пушкина: "На холмах Грузии лежит ночная тьма" (1829) до недавнего времени связывалась с именем H. H. Гончаровой.
Действительно, было естественно предполагать, что элегия, написанная после сватовства к ней, была обращена именно к ней. С. М. Бонди впервые прочитал первоначальную редакцию элегии, и вопрос о ней совершенно изменился. * Приводим ее.
Все тихо. На Кавказ идет ночная мгла.
Мерцают звезды предо мною,
Мне грустно и легко, печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою.
Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь
И без надежд и без желаний,
Как пламень жертвенный, чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний. [55]
* С. Бонди. Новые страницы Пушкина. Изд. во "Мир", 1931, стр. 9-29.
С. М. Бонди говорит о причинах, почему Пушкин не печатал окончания стихотворения:
"Только что добившемуся руки Натальи Николаевны жениху-Пушкину, вероятно, не хотелось опубликовывать стихи, написанные в разгар его сватовства - и говорящие о любви к какой-то другой женщине ("Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь"). В напечатанных же первых двух строфах этот мотив - новое возвращение прежнего чувства - настолько незаметен, что комментаторы, не знавшие "продолжения отрывка", нередко относили эти стихи к самой Гончаровой". [56]
Итак, здесь не образ новой любви, а образ прежней. Вспомним, с какой тревогой и жадностью просил Пушкин уже после помолвки передать ему отклик на нее Карамзиной, ее точные слова. "Они нужны моему сердцу, и теперь еще не совсем счастливому". [57]
Вспомним, что Карамзина благодарила его за то, что он думал о ней в первые мгновения своего счастья. Воспоминание об этой любви вытеснило все другие. Третья строфа черновика элегии была следующая:
Прошли за днями дни. Сокрылось много лет.
Где вы, бесценные созданья?
Иные далеко, иных уж в мире нет
Со мной одни воспоминанья.
Эта строфа была вычеркнута Пушкиным, осталась четвертая: Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь.
Это было очень ясное воспоминание. Таков вариант:
Я снова юн и твой, и сердца моего
Ничто чужое [ничто иное] не тревожит.
В нем образ твой горит *[58]
* См. Бонди. Новые страницы Пушкина, стр. 20.
Юн - говорится о ранней молодости; в черновике эпилога к "Бахчисарайскому фонтану" было воспоминанье о той же женщине; и в стихах говорилось о ранних, даже отроческих летах. Элегия говорит о той, к которой обращено и посвящение к "Полтаве":
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.
Эта "святыня" в словах:
Как пламень жертвенный, чиста моя любовь...
А о том, что здесь любовь не только прежняя, но и ранняя, сказано в последнем стихе:
И нежность девственных мечтаний.
* * *
Становится ясным, как ложно долго державшееся, одно время даже ставшее ходячим представление о Пушкине как о ветреном, легкомысленном, беспрестанно и беспечно меняющем свои привязанности человеке: мучительная и страстная любовь семнадцатилетнего "лицейского" заставила его в последний час прежде всего позвать Карамзину. Эта "утаенная", "безыменная" любовь прошла через всю его жизнь.
ПУШКИН И КЮХЕЛЬБЕКЕР
Общение Пушкина и Кюхельбекера было непрерывным в течение 1811-1817 гг. - в лицейское время; с гораздо меньшей уверенностью можно говорить об их общении в годы 1817-1820; с 1820 г. - времени ссылки Пушкина на юг и заграничной поездки Кюхельбекера - они более не виделись. В 1828 г. Пушкин, как известно, встретился в последний раз с Кюхельбекером на станции Залазы, когда того перевозили из Шлиссельбургской крепости в Динабургскую. [1] Эта биографическая схема, ограничивающая время общения 20-м годом, вмещает интенсивные литературные споры Пушкина и Кюхельбекера; споры (приводящие в ряде случаев к согласию) идут о центральных вопросах литературы. Новые материалы дают возможность установить в этой схеме с достаточной ясностью новые факты.
1
Первое стихотворение Пушкина, появившееся в печати, - "К другу-стихотворцу" (1814). Со стороны литературных комментариев вещь сомнений но вызывала - пятнадцатилетний Пушкин выступил в печати как приверженец литературных взглядов школы Карамзина и противник "Беседы любителей русского слова", нападающий на старые имена "бессмысленных певцов", вокруг которых в то время шла оживленная полемика (Тредьяковский), и на имена литературных "староверов" - Шихматова, Хвостова, Боброва (Рифматов, Графов, Бибрус); при этом он противопоставил им объединенные в одном стихе разнохарактерные имена Дмитриева, Державина, Ломоносова явление обычное в полемике карамзинской школы, не нападавшей на признанные авторитеты.
Гораздо менее освещен вопрос о поводах к написанию стихотворения и об адресате - "друге-стихотворце". Предполагать абстрактное "послание" и абстрактного адресата - "Ариста" [2] - здесь не приходится не только потому, что все послания Пушкина уже в лицейскую пору конкретны, но и потому, что такой адресат и такие поводы имеются. *
Дело в том, что сюжетом послания является не столько литературная полемика, сколько вопрос о профессии поэта: к Аристу обращены уговоры не "лезть на Геликон", во-первых, потому, что "не тот поэт, кто рифмы плесть умеет" ("Страшись бесславия"), и, во-вторых, потому, что "катится мимо их Фортуны колесо".
Вопрос о профессии, вернее о роде службы и занятий, а позже, при Энгельгардте, о "карьере", был одним из самых основных вопросов лицейской жизни. Согласно официальному "постановлению" лицеисты были "юношеством, особо предназначенным к важным частям службы государственной", [3] но эта официальная формула прикрывала большие противоречия. В частности это относится к Кюхельбекеру. Письма матери Кюхельбекера Юстины Яковлевны за лицейские годы дают доказательства острой нужды семьи Кюхельбекеров, жившей надеждами на случайные наследства, протекции и т. д. **
