Позвонив в звонок и затем расположив лицо напротив мутного исцарапанного глазка из толстого стекла, он стал терпеливо ждать. За воротами послышались шаги, глазок потемнел, и через несколько секунд низкая железная дверь в воротах со скрипом распахнулась.
— Здоров, артист!
Знакомый Роману дежурный, носивший многозначительную фамилию Мясной, улыбнулся и шагнул в сторону, пропуская Романа внутрь.
— Здоровей видали! — привычно ответил Роман и протянул Мясному руку.
— Твой дружбан у себя сидит, так что ты как раз вовремя, — сказал Мясной, крепко стиснув руку Романа. — Когда новый альбом выйдет? А то все обещаешь, обещаешь…
— Уже скоро, — ответил Роман и напрягся изо всех сил, — вчера закончили запись, так что — теперь уже скоро.
— А рука у тебя крепкая, — одобрительно кивнул Мясной. — Даром что артист!
— А что, артисты обязательно хилыми должны быть? — улыбнулся Роман. — Вон в группе «Пантера» солист бычара какой! С таким не пошутишь.
— «Пантера»? — Мясной нахмурился. — Не слыхал такую.
— Ну, это заграничная группа.
— А я думал, наша… Ладно, топай в дежурку, дорогу знаешь.
Роман кивнул и пошел в другой угол двора, где находился вход в отдел.
За его спиной лязгнул массивный засов, и Роман представил себе, что это, отсекая его от привычной жизни, захлопнулась дверь тюремной камеры. Передернув плечами, он трижды сплюнул через левое плечо и негромко сказал сам себе вслух:
— Ты что же это, суеверным уже стал? Немедленно прекратить!
— Что прекратить? — поинтересовался вышедший из распахнувшейся в этот момент двери рослый бугай в штатском.
— А это я сам с собой разговариваю.
— Так… — Бугай остановился и протянул Роману руку, — значица, популярный артист поехал головой… Ты что же это, нашего Саню огорчить хочешь?
— У нашего Сани, — Роман ответил на осторожное рукопожатие, — тоже в голове тараканы бегают. Ты же, Володя, сам мне рассказывал, что он со своей пушкой разговаривает, как с живой. А я с собой разговариваю, но ведь я же человек — так что все нормально.
— Ладно, — согласился Володя, — будем считать, что тебе еще рано сдаваться на Пряжку.
[2]
— Будем, — кивнул Роман и шагнул в дверь.
Сделав ручкой сидевшему за толстым стеклом дежурному, Роман поднялся по лестнице на второй этаж и, подойдя к кабинету, на двери которого был прибит гардеробный номерок с цифрами «11», постучал особым манером.
— Заходи, Ромка, — послышалось из-за двери, и Роман вошел.
За убогим канцелярским столом с обгрызанными углами сидел широкоплечий мужчина с короткой стрижкой и тонким шрамом, пересекавшим левую щеку от виска до подбородка. Этот шрам хоть и украшал мужественное лицо сидевшего за столом Сани Боровика, никакого отношения к его работе не имел и появился еще в юности, когда Саня в первый раз попытался побриться отцовской опасной бритвой.
Саня поднялся и, обойдя стол, пожал руку Романа, а потом притиснул его к своей широкой и твердой, словно кирпичная стена, груди.
— Давненько не заходил, — с улыбкой пробурчал он и, отпустив Романа, снова уселся на шаткий стул.
— А ты мне давненько не звонил, — ответил Роман и сел на такой же стул, стоявший перед столом.
— Дела, знаешь ли…
— Знаю, — Роман кивнул и достал сигареты, — и только поэтому прощаю.
— Он прощает! — Боровик усмехнулся и со скрипом отворил дверцу сейфа, выкрашенного в защитный цвет. — Пиво будешь?
— Нет, я ведь за рулем, — сказал Роман.
— А я буду.
Боровик вытащил из сейфа бутылку «Балтики» и, ловко открыв ее, с жадностью приложился к горлышку.
Роман посмотрел на него и подумал:
«А ведь мы дружим уже… Так. Нам сейчас по тридцать семь, а познакомились мы в первом классе, стало быть — уже тридцать лет. Ничего себе… Получается, что с тех пор как мы бегали в школу с портфельчиками и хватали девчонок за косички, еще не зная, что их следует хватать совсем за другие места, прошла уже почти целая треть века! И теперь Саня Боровик работает в этом самом страшном отделе УБОП, а я распеваю песенки, пользующиеся особой популярностью как раз у тех, кого он ловит и ненавидит…»
Стряхнув пепел в мятую банку из-под «Нескафе», Роман снова взглянул на Боровика и сказал:
— Что-то ты сегодня всасываешь пиво с особой жадностью. А?
Боровик оторвался от бутылки и неохотно признался:
— Да вчера… В общем, вчера дал как следует, вот сегодня меня и колбасит.
— Ты же вроде не склонен к злоупотреблению, — удивился Роман, — железный человек, кремень, и вообще.
— Ну да, железный… — усмехнулся Боровик и, допив пиво, убрал пустую бутылку в сейф. — Будешь тут железным… Уф, вроде полегче стало!
— Натуральный алкаш! — Роман укоризненно покачал головой. — Про таких, как ты, потом пишут: сгорел на работе. Щадят, так сказать, общественное мнение.
— Я бы это общественное мнение… — Боровик закурил и выпустил дым в сторону открытой форточки.
— Ладно, — Роман кивнул, — замнем для ясности. — Давай колись, что там у тебя произошло. Я ведь музыкант, стало быть — человек чувствительный, и поэтому чувствую, что у тебя произошла какая-то лажа.
Покайся, глядишь — и легче станет. Ты ведь так своим клиентам говоришь?
— Нет, не так, — хмыкнул Боровик, — я им обычно говорю: колись, падла, иначе организую тебе еще одну дырку в башке, а труп — в Неву. Тут рядом.
— Ладно, — Роман сделал свирепое лицо. — Колись, падла!
— Нет у тебя убедительности, — Боровик вздохнул и помрачнел. — А если серьезно, то… На зоне повесился тот самый, который… Ну помнишь, я тебе рассказывал про сестру?
* * *
Да, Роман помнил эту кошмарную историю.
Восемь лет назад Саня поздним вечером ехал с работы домой на своей занюханной «копейке». Вечер был теплым, и окна машины были открыты. Срезая угол, Саня, как всегда, поехал через пустырь, и тут до его слуха донесся приглушенный женский крик.
Резко остановив машину, он заглушил двигатель и прислушался.
Из черневших в темноте кустов доносились звуки возни и жалобные женские стоны. Не раздумывая, Саня выскочил из машины и бросился в ту сторону. За кустами он увидел неприятную, но не очень оригинальную картину — трое юных отморозков насиловали девушку.
Саня рассвирепел и, злорадно предвкушая, что с этими уродами будет на зоне, бросился на них, чтобы повязать и сдать куда положено. Физической силы и боевых навыков у него хватило бы и на семерых таких, как эти семнадцатилетние подонки. Но когда он увидел, что жертвой была не какая-то абстрактная девушка, а его младшая сестра Наташа, которой он тысячу раз строго наказывал не шляться по улицам в темноте, его намерения тут же изменились.
