– Неплохо, – заключил он и тут же об этом забыл. – Скажите, Мартенсон, как вы оказались в этом ресторане? – Поморщившись, добавил: – Честно говоря, сейчас мне интереснее поговорить кое с кем другим, но нахождение на месте массового убийства иностранного гражданина заставляет меня быть политиком. От политики меня тошнит, и чувство тошноты усиливается от сознания, что иностранный гражданин – бывший российский зек.
– Приятно видеть, – сказал Мартынов, – что в милиции наконец-то появились политики. Вот министра вашего взять, к примеру…
– Давайте лучше вас возьмем в пример, – перебил Метла. – Возьмем и попытаемся выяснить, что американский гражданин делал в ресторане в тот момент, когда там шла крупномасштабная «стрела» между организованными преступными группировками. Если даже опустить тот факт, что гражданин этот – бывший русский каторжанин, у которого совсем недавно был не паспорт зеленого цвета, а справка об освобождении…
– Послушайте, гражданин… – перебил милиционера Мартынов. – Простите, не знаю, как вас…
– Метлицкий.
– Так вот, гражданин милиционер Метлицкий, если вы и дальше будете продолжать в этом духе, я сейчас просто заговорю по-английски и потребую консула, а потом… – Мартынов вдруг осекся и ватным взглядом уткнулся в собеседника. – Как… вы сказали… ваша фамилия?…
Милиционер улыбнулся:
– У вас какой-то нездоровый румянец на щеках появился, Андрей Петрович. Простите, если вас обидел.
Нехорошая привычка, издержки службы. Приходится быть циничным…
«Нет тут того, кто тебе за привычки мог бы растолковать», – подумал Мартынов, боясь упустить фарт, весь вечер валивший ему. – «Гулько, Метлицкий… Павловск, училище, станкостроительный техникум… А нужно было всего-то оказаться в Новосибирске в нужное время в нужном месте – в ресторане „Садко“. В местном центре переливания крови… Brilliant result, mister Martenson»…
Думая о своем, он старался не пропустить ни слова из того, что продолжал говорить милиционер.
– …и вспоминать то, о чем по ряду причин уже должно забыть. Уверяю вас, о том, что вы – бывший зечара, слинявший за океан, я уже забыл. И меняю направление своего первого вопроса. Чем вы в Штатах на хлеб зарабатываете, Мартенсон?
– Менеджер в одной крупной спортивной организации, – ответил Мартынов, лихорадочно соображая, как теперь строить свою политику розыска Малькова. Ситуация менялась каждую минуту, и все предыдущие идеи перестали иметь смысл сразу после того, как его привезли в ресторан. Теперь же, когда он, не прикладывая никаких усилий, нашел тех, к поискам которых даже не знал как приступить, все стало простым и сложным одновременно.
– А сюда вас каким ветром занесло?
– Мне сказали, что на вашем кладбище похоронена моя мать. «Клещиха». Есть у вас такое кладбище?
– Кладбище есть, – проговорил «убоповец». – Только что значит – «сказали»? Вы что, не знаете, где похоронена ваша мать? Умерла во время вашей отсидки, получается?
– Видите ли… – Мартынов склонился над зажигалкой с очередной сигаретой так, чтобы не смотреть в глаза Метлицкому. – Я детдомовский… Всю жизнь ее искал, а найти удалось лишь тогда, когда оказался в Америке. Там деньги, товарищ Метлицкий, а без денег могилы предков искать – время зря терять. Нашел деньги – нашел мать. Впрочем, вам не понять…
Милиционер откинулся бы еще дальше, если бы не мешала спинка кресла.
– Ты посмотри, какой сюжет… Да тут одни сироты собрались! Мистер Мартенсон – детдомовский, гражданин Гулько – из детдома, я – из детдома, Миша Фома – из детдома. Один лишь Вова Крот из благополучной семьи.
– Вы… детдомовский? – сделал вид, что обомлел, уже давно все понявший Мартынов.
– Детдомовский… – подтвердил милиционер. – Роман Алексеевич Метлицкий, к вашим услугам.
Далее, в течение четверти часа, Мартынову пришлось нагло врать, рассказывая о своем саратовском детском доме. Он говорил, а думал лишь о том, чтобы этому умному молодому человеку не пришло в голову выйти на минутку из кабинета, сказать там пару слов сотрудникам и вернуться. Через час ему принесли бы распечатку, которая безошибочно указывала бы на то, что папа Мартынова, трижды судимый рецидивист, проживал в Саратове до самой своей кончины вместе с мамой Мартынова, воровкой на доверии, умершей за месяц до того, как сын перелетел через океан.
Но время шло, а Метлицкий не выказывал никакого беспокойства. Трижды Андрей Петрович думал, что тот все-таки выйдет и сотрудникам шепнет. Первый раз – когда неудачно упомянул о том, что не проходило ни дня, чтобы учителя не писали ему в дневнике замечания; во второй раз – когда, увлекшись, поведал об утаивании обеденных денег, чтобы сходить на них в кинотеатр на фильмы с Аленом Делоном. В третий раз – окончательно войдя в роль, он вообще готов был отрезать себе язык. Летом, после окончания пятого класса, он, оказывается, ездил в Артек.
– С группой, что ли? – позавидовал Метлицкий, которого схожесть его судьбы с судьбой Мартынова слегка расслабила.
– Нет, один. Олимпиаду по истории выиграл, меня и решили наградить.
– Ты посмотри… – вырвалось у Метлицкого восхищенное восклицание. – И какая тема на олимпиаде была?
– «Контрасты в проведении внутренней политики династии Романовых», – не моргнув глазом, заявил Мартынов, подумав о том, что такая тема по сравнению с училищным литературным провалом Метлицкого – просто халява..
Метлицкий покашлял и потянулся к импортной пачке.
– Странно… Детдомовских по одному в международные лагеря не отпускали…
– Понимаете, меня усыновить хотели, документы уже подготовили… – Мозги Мартынова кипели, и он готов был признать, что сейчас между дракой со сворой бешеных собак и этим разговором выбрал бы первое. – А тут я олимпиаду выиграл по истории… В общем, под ответственность приемных родителей меня и отпустили. Вместе с ними.
Увидев, как милиционер покачал головой, Мартынов поклялся быть проще. И понял, что пора приступать к работе, для выполнения которой он перелетел океан.
– Вам хорошо, – бросил он, выворачивая платок так, чтобы выбрать на нем место, не запятнанное кровью. – Вы хоть родителей своих помните. А я вот… Всю жизнь один. Помни я родичей, может, и не сидел бы.
– С чего вы взяли, что я родителей помню? Я их даже не знаю. Не видел ни разу. Сколько ни силюсь детство вспомнить – все мимо.
«И у меня – мимо, – озабоченно подумал Мартынов. – Они что, сговорились?! Ну-ка, раскачай этого парня, пока сам окончательно не запутался! Тот не помнит, этот не помнит… Вы что, лишенцы, обалдели?! А кто тогда из вас мне заявит, что он – Артур Мальков?! Короче, у меня сейчас два пути. Либо я кого-то из них веду в банк, либо этот ведет меня к прокурору»…
– Да бросьте вы! – рассмеялся он. – Это я так сказал, что не помню. Помню, конечно, кое-что. Вот – мой отец, высокий, сильный… – Мартынов показал над своей головой, сколько хватило руки, уровень. – Петром его звали, Роман Алексеевич. Помню, что он на машине работал. Мама – учитель пения. Дом всегда был наполнен музыкой, а руки отца пахли бензином… Эх, детство… Вот единственное, чего не помню, это как они выглядели и куда потом делись. Знаете, меня постоянно обманывали. То я не Андрей, а Миша, то папа был летчиком, да потом разбился… То маму в командировку отослали… А я-то точно знаю, что ее в Новосибирске грузовик сбил.
