– Эй, поганец!
Услышав приятный, несмотря на контекст, мужской голос, женщина вырвалась из рук грабителя. Секунда – и она, ослепленная темнотой, упала в объятия Мартынова. Вскрикнула от неожиданности и запаха не по-ордынски дорогого одеколона.
– Тихо, тихо… – Мартынов мягко взял ее за локоть. И обратился к поганцу: – Ну-ка, иди сюда…
И пошел сам.
Утеря сумочки или невозможность потешиться над красивой девкой – что больше разозлило насильника, осталось неизвестно, да и времени для выяснения было очень мало.
Мартынов поймал движение крепкого ночного охотника на противоходе и вбил ему в голову мощнейший свинг правой.
Кросс с левой и – апперкот с правой…
Глухой стук падения и тихий лязг металла об асфальт.
– Эт-то что?.. Что это у него в руках… было?! – Женщина, кажется, была готова зарыдать. – Это нож?!
Мартынов наклонился и провел рукой по асфальту. Предупреждая какие-нибудь сумасшедшие действия со стороны молодой женщины, он мягко ответил:
– Не бойтесь, все хорошо. Я женщин по ночам не насилую. Я их… Нет, это не нож, слава богу. Это пистолет.
Женщина взвизгнула.
– Да тихо вы! Вы чего больше боитесь? Этого типа без сознания или меня с его пистолетом в руке?! Идите к машине, – приказал Мартынов. – У вас рука в крови. А у меня есть аптечка.
– Да я же к дому подошла, – возразила она. – Пойдемте, я вас лучше чаем напою.
Андрей Петрович понял, что даром теряет время.
– Послушайте, дамочка, я вас к машине приглашаю не из чувства сострадания, а из собственного интереса. Пока вы будете со мной откровенничать в качестве оплаты за небольшую услугу, я вас и перевяжу. А чай я по ночам не пью, у меня гипертензия.
– А это… заразно?
– Мэм, вас только что едва не лишили жизни, а вы волнуетесь, не подхватите ли вы через рану на своей руке мое внутричерепное давление.
Собственно, он добился того, чего хотел. Она успокоилась и проявила интерес к странному человеку. Женщины – они как дети. Дети сразу тащут в рот все, что вызвало интерес, а женщины точно так же начинают надоедать, когда желают удовлетворить свое любопытство.
Она двинулась к машине, но при этом Мартынов услышал подозрительное фырканье. Такие звуки издает молодая рысь, пытаясь выяснить, что находится у ежа под иголками…
– …Итак, Родищев, наступил момент, когда я начинаю терять терпение. У меня в голове не укладывается, как можно опровергать очевидное? Тебя видела старуха, собирающая шампиньоны на опушке леса. Ты бродил по лесу и искал грибы. Не знаю, что за грибы ты искал в это время, если сейчас растут только упомянутые шампиньоны, да и те не в лесу, а на делянках. Или ты не грибы искал, Алексей?
– Грибы…
– Ладно, тебе виднее, что и когда искать… Но тут вот какая история получается… Тебя видели вчера днем, а сегодня, уже ближе к обеду, в милицию позвонил мужчина, который сообщил, что видел лисицу, которая производила какие-то активные и подозрительные раскопки. Лиса будет лопатить землю в лесу в двух случаях: когда она роет нору или выкапывает пищу. Для рытья дома поздновато – щенки уже в норах, а внеплановая беременность у лис исключена. В отличие от людей, они знают, когда можно, а когда нельзя. Значит, нашла жратву Мужик тоже так думал, но, когда он понаблюдал за этой картиной полчаса, понял, что жратвы той должно быть просто немерено, если лиса скорее подохнет от истощения, нежели прекратит раскопки. Наши сотрудники приехали на место и продолжили дело, начатое рыжей плутовкой. И они нашли то, чем, собственно, и пыталась кормиться лисица – огромного мужика, весом килограммов под сто!
Метлицкий, двинув ногой стул, пересел поближе к допрашиваемому.
– Тело мы выкопали, а на его место уложили «маячок». Бутылка из-под пива. Обычная, стеклянная, из светлого стекла, которую принимают по тридцать копеек за штуку.
– По сорок.
– Пусть по сорок, – согласился милиционер. – Замаскировали место захоронения так, как это было, а в ста метрах от этого чудного местечка усадили засаду из сотрудников. Знаешь, есть в криминалистической психиатрии такое поверье – убийца обязательно вернется туда, где убил. И тут происходит чудо. Не проходит и двадцати часов, как в лесу появляется Алеша Родищев, мой детдомовский кент, встает над могилой, склоняет в покаянии голову и пытается пронзить землю именно в том месте, где лежит бутылка. Родищев, ты мне только не говори, что тебя стеклотара заинтересовала! Ты стоял над сваленными сучьями и смотрел на них, словно пытался рассмотреть, что находится под ними! А под ними находилась самая настоящая могила! И ты знал это, парень…
Закурив, Метлицкий сверху вниз посмотрел на макушку Родищева.
– И вот теперь ты скажи мне, Алексей… Или как там для тебя удобнее – Мойша? Скажи мне, что ты пытался увидеть сквозь ветки и метр земли? Но только не говори, что у тебя, как и у той лисы, нюх прорезался!
Алешка устал так, как не уставал на заводе, где когда-то работал чернорабочим. Голова разламывалась на тысячи осколков, но почему-то не разлеталась. Несколько раз он молил бога о том, чтобы это поскорее произошло, и уже был близок к этому, но всякий раз терял сознание. Приходил в себя, вытирал сукровицу, которая сочилась из носа в минуты забытья, поднимался и снова шел для разговора. До недавнего момента он сидел в камере один, но час назад в дежурное помещение привезли шумную толпу из какого-то ресторана. И Алешка забыл об одиночестве. Двое жлобов сразу же прогнали его с единственных нар на бетонный пол и вполголоса завели разговор о каких-то кавказцах и метле.
– Я не убивал, Рома…
Метлицкий резко сел на стол перед бывшим однокашником и постучал бильярдным шаром, сжимаемым в руке, по его голове.
– Алле, гараж! Где у тебя кнопка, Леша? Здесь? Или здесь? Скажи мне, где у тебя кнопка, иначе мне придется искать ее таким образом до тех пор, пока ты не начнешь говорить!
Шумно выдохнув воздух, Метлицкий соскочил со стола и сдернул с телефона трубку.
– Шашков? Забери от меня Родищева и усади обратно. Следователь через час соберет бумаги и утром увезет его на арест в суд.
– Рома, нельзя мне никак в камеру… У меня голова болит, Рома…
Оставив телефон в покое, Метлицкий долго растирал подбородок, потом повернулся к Родищеву и выпалил:
– В камеру, Леша. Мне сейчас с тобой разговаривать некогда, а отпустить тебя я не могу.
Метлицкий лукавил по привычке, выработанной за много лет. Из томов уголовных дел, когда задержанные начинали давать показания за пять минут до того, как их собирались выпускать за недостаточностью доказательств обвинения, можно было строить памятник ментовской удаче.
А Родищев понял, что очередных двух-трех часов в камере он не переживет.
Под ним перевернулся мир.
