Пациент замер, прислушался к своим ощущениям и осторожно глубоко вздохнул. Он начал бледнеть, слабеть, и я мягко опрокинул его назад на постель. Он молча полежал, медленно вздыхая и приложив, словно придерживая сердце, руку к груди.
Камера замерла. Ни стука, ни скрипа, ни вздоха.
И тут старик произнес совершенно нормальным голосом:
— Ништяк, пацаны. Готово. — Он перевел взгляд на меня и громко крикнул на пробу:
— А здорово-то как! — И уже тише распорядился: — Так, Корвалан, на стол накрывай. Пошамаем да выслушаем, что нам лекарь расскажет. — Он упер в меня взгляд. — Обзовись, кто таков? По какой чалишься?
— Константин. По сто пятой, вторая, — громко и четко произнес я, так, чтобы разобрала вся камера. Хотя можно было и не стараться. Сейчас братва услышала бы и жужжание мухи — такая стояла вокруг почтительная тишина.
— Константин, говоришь? — тоже громко и чуть театрально переспросил уже полностью оклемавшийся старик и сел на кровати. — Мокрушник? Что же, бывает… Только звать тебя теперь будут… — Он на миг задумался. — Может, Знахарь? Нет, стой, ты же Константин, Костя… Так что — Костоправ тебе погоняло. Костоправ, — торжественно повторил он. — Что значит лекарь. Что же, Коста, давай познакомимся. — Он протянул мне жилистую, покрытую наколками, руку. — Бахва я. То не имя, то погоняло. Имен-то много бывало за жизнь, сам не упомню уж сколько. А вот погоняло дается одно. На всю жизнь оно, так что с именинами тебя, Коста. Сейчас и отметим. С братвой со всей потом познакомлю.
Камера оживленно загудела, зрители начали разбредаться по нарам. А я присел на корточки перед своим пакетом и попытался отыскать там что-нибудь съестное. С пустыми руками за стол идти не хотелось.
Хрен, конечно, чего. Если Лина туда что и положила, то мусора, конечно, конфисковали все, как скоропортящиеся продукты, и сожрали сами. Зато меня порадовало то, что все мои вещи — во всяком случае, все, что рассчитывал обнаружить в пакете, оказались на месте. А значит, грязью я здесь не зарасту и от холода не подохну. Хотя какой уж там холод? Не продохнуть. Но ведь впереди зима, а в том, что пробуду здесь до зимы, я был сейчас совершенно уверен.
— Ты, Коста, вот что, — Бахва положил руку мне на плечо. — Мешок положи пока к Картине на шконку. — Он кивнул туда, где сидел пацан в белой майке. — А пообедаем, расскажешь нам про себя, и определим тебе место. Ты не менжуйся, цивильное место. Один будешь там, как буржуй. — И переключил внимание на свою свиту. — Айда к столу, пацаны. Чего-то на хавчик пробило. Ты, Kоста, тоже. Два раза в этих местах не приглашают.
«Здесь много чего еще не делают, — грустно подумал я, без излишней стеснительности забрасывая пакет на шконку Картины. Пора начинать, учиться. Итак, вперед на первый урок. 3воночек уже прозвонил».
И я поспешил занять место за накрытым столом.
* * *
Из-за стола мы выбрались лишь через пару часов. И как же много я за это время узнал! Вот только сначала пришлось рассказывать самому.
— Ты только не ври, — сразу предупредил меня Бахва и принялся задавать вопросы.
Врать я и не собирался. Мне нечего было здесь скрывать. Ничего криминального по здешним понятиям за мной не водилось. Я не был ни голубым, ни педофилом, ни бывшим ментом. Даже не служил в армии во внутренних войсках. Правда, опасался, что мне не поверят в том, что никого я не убивал и меня просто подставили. Но наговаривать на себя не собирался и поведал свою историю без прикрас и преуменьшений именно в той тональности, как она представлялась мне. Со всеми мельчайшими подробностями.
Дослушав меня до конца, Бахва задал пару вопросов — меня поразила их емкость и точность — и, внимательно выслушав ответы на них, подвел итог:
— Короче так, Коста. Не первый ты здесь без гpеxoв. И далеко не последний. Каждый десятый, пожалуй, в «Крестах» без вины чалится. Кого-то потом выпускают, кого-то только из зала суда. А кого-то все ж на этап. Много таких. — Он вздохнул. — Эх, много, кто за других нары грет. Так что ничего нового я в твоей истории не услышал. — Бахва откусил от бутерброда, прожевал и продолжил: — Знавал я эту Смирницкую. Крутая бабенка. И дура по жизни, не береглась. Так и должна была кончить… И того, кто ее замочил, найти ох непросто! А мусорам закрывать дело надо?.. Надо, братан. И потому они от тебя уже не отцепятся. Копать под тебя раз начали, так накопают чего-то. В этом они спецы. А тот, кто и правда Смирницкую помочил, на воле гуляет, но скорее, в могилке уже лежит. Или на свалке его сожгли. А нож и рыжье — это он тебе и подкинул. А потом ментам парашу пустили: ищите, мол, там-то и там-то. А они и доволны. Им того только и надо. Им только дай, кого посадить и отчитаться.
— Так считаешь, что дело труба? — спросил я..
— Tpубa, Коста, труба. — Бахва покачал головой и макнул в соль пучок зеленого луку. — Ecли, конечно, нет, кому за тебя заступиться. А я так понимаю, что нет? — Он вопросительно посмотрел на меня. Я молча покачал головой. — Такого-то и искали. Схема стандартная, как говорится. Классика жанра. Ничего нового, тысячи таких развели или на фишки подставили. Вот и ты теперь один из них, брат. И крутить тебя будут по полной программе. Менты так нажмут, что взвоешь и в конце концов все возьмешь на себя. А устоишь и уйдешь в несознанку, так найдут, как тебя замочить. Чтоб ты, значит, в могилу, а дело в архив. Вот такие делишки, скажу тебе Коста… — Бахва еще раз вздохнул. — Хреновые, скажем, делишки. Крепко тебя зацепило.
«Несладкий, прямо скажем, итог», — с грустью подумал я, но решил не унывать раньше времени. Не таким я был человеком, чтобы сразу сдаваться, и если у меня и бывали минуты слабости, то это было лишь редким исключением, но никак не привычным состоянием души.
И я, отбросив упаднические мысли, отложив их на потом, принялся внимательно слушать, о чем говорят за столом, стараясь побольше намотать на ус, побольше вынести для себя из этого бесплатного урока. Хотя говорят, что на зоне ничего бесплатного не бывает. А потому я старался не особо налегать на чужую еду. Впрочем, похоже, что за нее я уже расплатился авансом, двинув в подлых смотрящего камеры.
Кроме Бахвы, компанию мне составляли еще три человека — именно те, что сидели на шконке Картины, когда смотрящий загибался от тахикардии, а я лишь собирался ему помочь. Итак, по порядку.
Леха Картина был профессиональным каталой-лобовиком. На воле он играл исключительно в «сочинку», на зоне исключительно в рамс. С этого жил, и жил при этом шикарно. Эта была лишь его вторая ходка. Первая по малолетке — за нанесение тяжких увечий. Тогда-то он и выучился играть в карты. Откинулся, переквалифицировался с рамса на преферанс и сразу зажил по-человечески. И жил так пятнадцать лет, пока снова не залетел, совсем уж по дури. Пришел домой в непривычное время и обнаружил свою молодую жену и лучшего друга в том положении, которое принято называть интересным. Леха тогда был порядком подвыпивши, а то никогда бы не сделал того, что сделал тогда, — а именно, достал пистолет, который обычно носил с собой на катран,
[10]
и спокойно прикончил обоих любовничков. Сперва жену, потом друга. И с чистой совестью отправился спать. А утром, проспавшись и пораскинув мозгами, решил, что, чем пускаться в бега, проще явиться в мусарню с повинной. Убийство по ревности, в состоянии аспекта. Много за него не дадут, а жизни на зоне он не боялся. Знал, что с картами там не пропадет. За полдня он привел порядок свои дела и прямиком отправился в ближайшее отделение. И вот он здесь, в камере четыреста двадцать шесть, уже четыре неполных месяца. Хрустит малосольным огурчиком, надеется на скорый суд и совершенно доволен жизнью.
