– Милый, милый, милый… – протянула Таня
нараспев. – Вы, пожалуй что, седьмой… нет, девятый с начала этого года,
решивший по всей форме отправиться к батюшке… Прежние восемь и отправлялись.
Алеша, не хмурься, ни с кем из них ничего и не было. Просто вдруг возымели
желание непременно отвести меня к алтарю… А теперь и ты…
– И что же?
Она посмотрела в окно:
– Странная сегодня ночь, правда? Темноты вообще и не
было…
– Таня…
– Ну что? Алеша, ты вообще знаешь, в чем нынче
заключаются пресловутые девичьи страхи? Уж не в том, что будет больно…
Двадцатый век на дворе, многие невинности еще в гимназии лишаются. Понимаешь,
для мужчины женитьба особых изменений в жизни не влечет, а вот для девушки
слишком многое самым решительным образом меняется, когда она становится
замужней дамой. Мы и не знаем друг друга, если подумать. Если не считать
этого, – она мимолетно указала на постель, – люди совершенно чужие и
незнакомые. Да и у отца свои взгляды на сей счет и свои планы. Ему это может
категорически не понравиться, даже наверняка…
– Ну и что? Сама говоришь, в двадцатом веке живем –
хотя его кое-кто до сих пор полагает девятнадцатым…
– Собаки что-то разбрехались… Алешенька, не напирай.
Ладно? Я еще, быть может, и не готова ломать прежнюю жизнь…
– Барышня!
Хриплый шепот сменился совершенно неделикатным стуком в
дверь. Судя по звукам, стучали не костяшками пальцев, а всем кулаком. Таня
проворно вскочила, накинув синий китайский халат с диковинными золотыми
драконами, прошлепала пятками к двери, чуть приоткрыла, высунулась. Послышалось
сердитое бормотанье. Распахнув дверь, девушка решительно втащила за рукав лысого,
еще крепкого экс-разбойничка, приказала:
– Повтори быстренько.
– Бежать вам надо, барин, – мрачно сообщил старик,
без всякого интереса глядя на забывшего от растерянности прикрыться простыней
Бестужева. – Прискакал какой-то странный верховой, затарабанился в ворота,
велел упредить вашу милость… Барышнин батюшка с людьми собираются сюда верхами,
он их, может, на пять минут и опередил, – и, видимо, забывшись, бухнул на
том языке, к которому привык лучше: – По моему разумению, барин, заложила вас
какая-то лярва… Не иначе. Когти рвать надо, затемнят…
– Что за верховой?
– Кто его знает. Обсказал, прыг на коня – и деру.
Морда у него, сдается мне, ментовская, такой тихарик, что пробы негде ставить…
Энергично вытолкав старика за дверь, Таня обернулась к
Бестужеву с нешуточным страхом на лице:
– Одевайся, быстро! Это неспроста…
Он приподнялся:
– Полагаешь…
– Да одевайся ты, господи! – крикнула Таня, уже не
сдерживаясь. – Неужели не понял? Будь ты хоть генерал – концов не найдут!
Такие при отце живорезы… Тайга вокруг, господи! Одевайся, живо!
Ее лицо убеждало красноречивее всяких слов. Бестужев,
выпрыгнув из постели, принялся натягивать одежду со всей возможной быстротой.
Накинул темно-синий инженерный китель, мельком проверив наличие браунинга в
кармане. Фуражку Таня надеть не дала, поторопила:
– Потом, потом… Бежим! – и, схватив за руку,
потащила из спальни. Бросила на ходу стоявшему у стенки Ферапонту: – Ворота не
отпирай подольше, спал, мол, не слышал…
– Но тебе-то ничего не грозит? – спросил Бестужев.
– Ерунда какая! Тебя спасать надо!
Они пробежали по двору мимо захлебывавшихся лаем на толстых
цепях двух мохнатых волкодавов размером с теленка. Таня уверенно потянула его к
высокому забору из нетесаных плах. Она скользила по траве, босая и прекрасная,
как лесная фея. Бестужев ею второпях любовался даже в этот миг.
– Плаху отодвинь! От себя толкни!
Он ухватился за кусок обструганного дерева, явно неспроста
прибитого к плахе, нажал от себя – плаха тяжело откинулась наружу, образовав
достаточно места, чтобы пролезть.
– Лесом уходи в город, – быстро проговорила Таня,
наскоро его перекрестив. – Осторожнее, чтоб не убили… Собак с ними нет…
Беги, милый!
Не было времени на нее смотреть – вдалеке уже явственно раздавался
стук копыт. Как опытный кавалерист, Бестужев без труда определил, что это идут
намётом не менее четырех-пяти лошадей. Согнувшись в три погибели, выскользнул
наружу, установил плаху на место, напялил инженерную фуражку, которую все это
время держал в руке, – и кинулся в лес. Позади слышался грохот чем-то
твердым в ворота и гортанный крик:
– Атькрывай, сабак! Зарэжим, Фирапошка!
«Исмаил-оглы», – определил Бестужев. Этот зарежет… И
побежал в сторону города, круто забирая вправо, виляя меж берез. Поглощенный
бегом, следя, чтобы не споткнуться о корень или пенек, даже не испытывал ни
стыда, ни страха – некогда было…
– Аййй-яя! Бежит, сабак, бежит! Хазаин Коста, бежит!
Вона-вона!
– Лови его, суку! – послышался крик
Иванихина. – Лавой справа заходи!
Гиканье, свист! Стук копыт рассыпался на обе стороны, погоня
усмотрела дичь и азартно кинулась вслед… Бестужев наддал. Зайчиком несся среди
березняка. Загрохотали ружейные выстрелы, две пули с тугим жужжаньем пронеслись
над головой, третья смачно шлепнула в березу – это уже не шутки… Бестужев
прибавил прыти. Они пока были достаточно далеко, да и коням трудно набрать в
этаком лесу настоящий разгон, но четыре конских ноги всегда превзойдут две
человеческих… К тому же он в своей темно-синей тужурке был в белом березняке
преотличнейшей мишенью…
Еще выстрелы. Бестужев свернул правее, изо всех сил стремясь
к недалекому густому сосняку, в котором у него должно было прибавиться шансов.
Оглянулся мельком – всадники вертелись меж высоченных берез, кони храпели,
кто-то выстрелил, держа ружье одной рукой, навскидку…
Всё! Колючие сосновые лапы захлестали по щекам. Сбивая со
следа погоню, Бестужев круто свернул, проскочил меж нависшими ветками,
припустил отчаянными зигзагами. Вокруг стало гораздо сумрачнее – спасительный
сосняк рос густо, помогая ему и вредя преследователям…
На дорогу, широкую полосу рыжеватой голой земли, глубоко
пробитой двумя параллельными колеями, он выскочил неожиданно. Несколько
мгновений постоял, оглядываясь. Потом пробежал вверх по отлогому склону, саженей
двадцать, бросил у самой дороги, на другой стороне, темно-синюю инженерную
фуражку – так, чтобы подумали, будто ее потерял беглец, спешивший именно в ту
сторону. А сам кинулся вниз по дороге. Услышав недалекий стук копыт, свернул в
чащобу, рухнул под толстой сосной, притаился за ней, зажав в руке браунинг с
патроном в стволе – тут уж было не до церемоний, он убедился, что убить его
хотели всерьез.
Так он пролежал довольно долго. Слышал, как погоня, шумно
пронесясь в отдалении мимо его убежища, выскочила на дорогу, слышал чей-то
торжествующий вопль – ага, нашли-таки фуражечку! – слышал невнятную
перебранку. Потом стук копыт удалился, затих в чаще по ту сторону дороги. Они
поймались на приманку…
