Желание опуститься на дно жизни исчезло в один миг.
Надя легко рассекла слабых от алкогольного веселья существ противоположного пола и, пробежав стометровку так, что на физре ее поставили бы на пьедестал почета, остановилась у телефона-автомата, из которого благополучно отзвонила Иришке, жившей на Кутузовском в респектабельном правительственном доме.
Дедушка ее был какой-то шишкой в руководстве РСФСР, но Ира старичков почти не помнила: мало кто из «особ приближенных» к привилегированным кормушкам проживал полагающийся им природой долгий век, слишком велико было нервное напряжение и страх в одночасье всего лишиться, люди «горели на работе» синим пламенем.
А Иркины папа с мамой тоже удалые молодцы, отличились: развелись после двадцати лет тихой совместной жизни. Хоп – и перечеркнули все красным карандашом: ошибка, мол, вышла, дальше ходу нет. Каждый родитель причем тут же создал новую семью. Начали с чистого листа, так сказать. Отец вступил в университетский кооператив. Был он профессором и метил в академики, так что это удалось ему легко.
Маму же забрал к себе новоиспеченный муж, давно, как оказалось, о ней мечтавший. Таким образом у Ирки образовалась серьезная жилплощадь – обзавидуешься. Правда, без родительской заботы и ласки. Зато с кучей страстных женихов, готовых бежать в загс по первому свистку. Никому Ириша не верила ни на ломаный грош. Поженятся, заселятся, выгонят из родного дома, а то еще и прикончат как-нибудь незаметно (яд, удушение подушкой, утопление в ванной – читали, голыми руками не возьмешь). Жила в одиночестве и ждала кого-то настоящего, бескорыстного.
У подруги были все условия, чтобы прекрасно выспаться, если бы Надежда только могла спать. Сон сморил под утро. Пробуждение принесло новый сюрприз: под глазами у жертвы конфликта «отцы и дети» ярко чернели огромные круги. Иришка советовала отлежаться, вызвать доктора, но Надя потащилась в институт. У входа караулили поникшие дед с бабушкой. Они пришли в ужас от внучкиного лица, обступили обмякшую Надю и увезли домой – лечить, успокаивать, согревать.
О происшедшем не заговаривали. Наталья Михайловна больше ни разу не переступила порог их дома.
Маме Надя рассказала все. По телефону, ревя от незабываемого унижения и бессильной ненависти к отвратительной уродке – отцовской жене.
– Да плюнь ты, не реви. Ну, стукнул тебя твой собственный отец пару раз. Свой родной человек. Нас в детдоме лупили знаешь как! И за волосы таскали. Я все боялась, что волосы вместе с кожей отдерут. А то еще в подвал загоняли, если злостно дисциплину нарушишь. Сидишь себе одна в кромешной темноте, о мести жестокой мечтаешь. Как вырастешь большой и сильной, придешь в этот сраный концлагерь с ведром дерьма – и на бошки поганые всем, от директора до няньки. Крысы ходили прямо по ногам. Я заставила себя их не бояться. Планами на собственное светлое будущее с ними делилась. Они слушали, сочувствовали. Глазами мерцали… Нормальные ребята– крысы эти… Куда лучше людей. А это все ерунда. Не стоит слез. Из принципа не стоит. Ищи во всем хорошее.
Ничего, злее будешь. В жизни небитому нельзя. И я думаю, Толик не тебя, а меня в этот момент представлял. Ему, наверное, давно хотелось мне врезать, вот он и дорвался. Ты теперь – вылитая я в молодости.
– Как же, ты! Все говорят, ты была писаная красавица.
– И была, и есть, и буду! А ты что про себя думаешь? Уродина болотная?
– Ну, уж не красавица, во всяком случае.
– А вот это как тебе будет угодно. Хочешь считаться красавицей – будь ею, хочешь мышкой серенькой – нет ничего проще. Все зависит от твоей собственной самооценки.
Мать была волшебницей. Все у нее получалось легко и разрешимо. За это, наверное, ее так любил Шарль. Она только чуть-чуть повспоминала, пощебетала, поболтала, увела от главной темы «обида на отца» к теме второстепенной, но более важной для не осознающей пока еще своей женской силы дочери. Она и не думала утешать, но утешила, размягчила острую боль обиды.
Жизнь пошла дальше, но отец не звонил ей. Она не звонила ему. Набрала его номер почти перед самым появлением на свет Алеши, первенца. Просто захотелось – и позвонила. Хорошо, он сам к телефону подошел. Обрадовался, приехал тут же.
– Ты прости меня, деточка, – начал прямо с порога. – Я тогда выпил. Бабушка до твоего прихода все пилила, пилила: поговори с дочерью, что ты за отец. Ну, вот и поговорил.
Раздел
К тому времени те ее проблемы быльем поросли. Дела давно минувших дней. Все и так было прощено и забыто.
Все – только не мачеха.
Папа умер внезапно. Острая сердечная недостаточность. Никто не был готов. Никто не думал о смерти. Дед все повторял: «С правнуками жизнь только начинается. Чувствую себя здоровее, чем в молодые годы. Только сейчас мы с организмом друг к другу приспособились». И вдруг смерть отнимает молодого и крепкого сына, которому едва за шестьдесят перевалило, ведущего размеренный здоровый образ жизни. Тут-то дед и повернулся лицом к дороге вечной, тут-то и стал потихонечку прощаться со всем земным.
Первым его шагом стало оформление завещания. Ему хотелось справедливо решить вопрос с дачей. И внучка, и внук имели на нее равные права в глазах любящего их старика. Однако он прекрасно понимал, какая пропасть лежит между ними: замкнутой, одинокой изначально девочкой и обласканным всеми (кроме старшей сестры) своевольным сорванцом.
Надо было поделить родное гнездо так, чтобы никто не поминал его с обидой. Участок поделился легко: дом стоял посередине. Земли каждому при разделе досталось по пятьдесят соток. Дед реконструировал дом. Получилось так, что весь он стоял на Надиной территории. Ей достался просторный, отлично благоустроенный первый этаж: двадцатиметровая терраса, кухня, три спальни, огромная общая комната, две маленькие душевые с унитазами – дед переоборудовал их из одной приличной по размерам ванной, настаивал, что на большую семью требуется больше «удобств». На второй этаж раньше поднимались по крутой неудобной лестнице, которую дед разобрал, вернее, почти разобрал, так, чтобы детям не удалось залезть, после того как трехлетний Алеша свалился, не одолев последнюю ступеньку, и сломал себе запястье. После этого второй этаж надолго стал табу. Там хранился всякий хлам, стройматериалы, но при желании благоустроить его можно было не хуже, чем нижний этаж. К тому же наверху имелись замечательные большие лоджии, предназначенные для сна в периоды июльских душных ночей.
Весь второй этаж доставался Питику. Последние недели своей жизни дед занимался строительством отдельного входа во владения внука. Успел поставить забор, позаботился об отдельном подъезде с другой стороны участка, оформил все документы по разделу и дарственные: хотел передать все при жизни. Оставалось построить новую лестницу на второй этаж с Петиной стороны. Он намеревался пристроить сени к глухой стене дома, возвести лестницу, прорубить дверь.
Надя так и не знала, закончил ли дед эти работы. В глубине души она считала, что вся эта возня с домом и свела деда в могилу, и не могла простить его смерти все тому же братику Питику. Ведь он обязан был отговорить старика от этой затеи, не нуждался парень в этом имуществе. Но разве он способен думать о ком-то, кроме себя! Надя, кстати, предлагала деду завещать все Пете, а они, мол, с Андреем купят себе сами участок земли и выстроят себе новый дом. Но дед обижался, замолкал, отворачивался, как маленький.
