Но его одеколон – вот что было самым невыносимым. Машину
заполнял сладкий тошнотворный запах, словно от ароматизированного
дезинфицирующего средства, каким пользуются на бойнях после конца смены.
Машина мчалась сквозь тьму, и Норман Бланшетт держал руль
пухлыми руками. Мягко поблескивали его наманикюренный ногти в свечении
приборной доски. Мне хотелось разбить ветровик, избавиться от этого липкого
запаха. Нет, больше! Мне хотелось спустить все стекло, высунуть голову в
морозный воздух, погрузиться в свежесть холода – но я заледенел, заледенел в
немой пасти моей бессловесной невыразимой ненависти.
И вот тут Нона вложила мне в руку пилочку для ногтей.
***
Когда мне было три, я заболел тяжелым гриппом, и меня
пришлось положить в больницу. Пока я лежал там, мой папаша заснул с сигаретой в
руке, и дом сгорел вместе с моими родителями и моим старшим братом Дрейком. У
меня есть их фотографии. Они похожи на актеров в каком-нибудь старом, 1958
года, фильме ужасов «Америкен Интернейшнл», чьи лица вы не узнаете, не то что
лица звезд – скорее кто-нибудь вроде Элайши Кука Младшего, и Мары Корд ей, и
мальчика-актера, может быть Брендена де Уайлда.
У меня не была родственников, которые меня взяли бы, а
потому меня на пять лет отправили в приют в Портленде. После чего я стал
опекаемым штата. Это значит, что вас берет какая-нибудь семья и штат
выплачивает им тридцать долларов в месяц на ваше содержание. Не думаю, что
когда-либо был опекаемый штата, который пристрастился бы к омарам. Обычно такая
супружеская пара берет двух или трех опекаемых – не потому, что их сердца
преисполняет доброта, но из деловых соображений. Они вас кормят. Берут тридцать
долларов, которые дает им штат, и кормят вас. А раз мальчишку кормят, он может
отрабатывать свой хлеб: в хозяйстве для него всегда найдутся занятия. Вот так
тридцать превращаются в сорок, пятьдесят, а то и шестьдесят пять баксов.
Капитализм в применении к бездомным. Величайшая страна в мире, верно?
Фамилия моих «родителей» была Холлис, и они жили в Харлоу,
через реку от Касл-Рока. У них был трехэтажный фермерский дом с четырнадцатью
комнатами. В кухне плита топилась углем, и тепло от нее поднималось наверх, как
ему вздумается. В январе вы ложились спать под тремя стегаными одеялами и
все-таки, просыпаясь утром, не сразу соображали, есть у вас ступни или нет.
Только спустив их на пол и поглядев, вы убеждались, что они все-таки на месте.
Миссис Холлис была толстой. Мистер Холлис был худосочен и редко прерывал
молчание. Круглый год. он носил красно-черную охотничью шапку. Дом представлял
собой хаотичное скопление громоздкой мебели, вещей, купленных на дешевых
распродажах, подплесневевших матрасов, собак, кошек и разложенных на газетах
автомобильных запчастей. У меня было трое «братьев», все опекаемые. Знакомство
между нами было самое шапочное – как между пассажирами междугородного автобуса
в трехдневной поездке.
В школе я учился хорошо, а в старших классах весной играл в
бейсбол. Холлисы тявкали, чтобы я бросал это дело, но я продолжал играть, пока
наши с Асом Меррилом дорожки не сошлись. А после мне расхотелось играть – лицо
у меня распухло, было все в ссадинах, ну и истории, которые Бетси Молифент
рассказывала направо и налево. Ну, я и ушел из команды, а Холлис подыскал для
меня работу – наливать газировку в местной аптеке.
A феврале выпускного года я сдал вступительные, экзамены в
университет, уплатив двенадцать долларов, которые припрятал в своем матрасе.
Меня приняли с небольшой стипендией и прекрасной возможностью подрабатывать в
библиотеке. Выражение на лицах Холлисов, когда я показал им утвержденное
заявление о финансовой помощи, остается лучшим воспоминанием моей жизни.
Один из моих «братьев» – Курт – сбежал. Я бы не смог Я был
слишком пассивен, чтобы решиться на подобное. Я бы вернулся через два часа.
Последнее, что сказала мне миссис Холлис на прощание:
«Присылай нам кое-что по мере возможности». Больше я ни ее, ни его не видел.
Первый курс я окончил с хорошими оценками, лето проработал в библиотеке на
полной ставке. В том году я послал им открытку на Рождество. Но она была первой
и последней.
На втором курсе я влюбился. Это было самое чудесное из того,
что когда-либо со мной случалось. Хорошенькая? Сногсшибательная. До сих пор я
не могу понять, что она нашла во мне. Я даже не знаю, любила она меня или нет.
Думаю, любила – вначале. А потом я превратился в привычку, от которой трудно
избавиться. Например, перестать курить или высовывать локоть в окно, когда за
рулем. Некоторое время она оставалась со мной, или все дело было в тщеславии?
Умный песик, ну-ка, перевернись, сидеть, апорт, принеси газетку. Чмок-чмок,
спокойной ночи. Но не важно. Какое-то время была любовь, потом подобие любви, а
потом – конец.
Я спал с ней два раза – оба после того, как любовь
заменилась другим. Некоторое время это подкармливало привычку. А потом она
вернулась после коротких каникул на День Благодарения и сказала, что влюбилась
в Дельта-Тау-Дельту из одного с ней городка. Я попытался вернуть ее, и один раз
это мне почти удалось, но она обрела что-то, чего у нее прежде не было, –
перспективу.
Что бы я ни созидал все эти годы с тех пор, как пожар сожрал
второсортных актеров второсортного фильма, которые когда-то были моей семьей,
это все уничтожила булавка его братства.
После этого я то связывался, то развязывался с
тремя-четырьмя девушками, готовыми переспать со мной. Я мог бы поставить это в
вину моему детству, сказать, что никогда не имел достойных сексуальных
образцов, но оно было тут ни при чем. С ней у меня никаких затруднений не было.
Возникли они, только когда она ушла из моей жизни.
Я начал побаиваться девушек – чуть-чуть. И не столько тех, с
кем оказывался импотентом, сколько тех, с кем у меня получалось. От них мне
становилось не по себе. Я спрашивал себя, какие сюрпризы они прячут и когда
преподнесут их мне. Покажите мне женатого мужчину или мужчину с постоянной
любовницей, и я покажу вам мужчину, который спрашивает себя (возможно, только в
предрассветные часы или днем в пятницу, когда она уходит покупать продукты):
«Что она делает, когда меня нет рядом? Что она. на самом деле думает обо мне?»
И наверное, чаще всего: «Какую часть меня она забрала? Сколько еще осталось?»
Стоило мне задуматься над этим, и я продолжал думать и думать все время.
Я запил, и мои оценки рухнули в пике. На каникулах между
семестрами я получил письмо с предупреждением, что если в ближайшие шесть
недель они не улучшатся, стипендия в следующем семестре мне выплачиваться не
будет. Я и какие-то ребята, в чьей компании я проводил время, напились вдрызг и
оставались пьяными до конца каникул. В последний день мы отправились в бардак,
и у меня все было тип-топ. Там было слишком темно, чтобы различать лица.
Оценки у меня остались примерно прежними. Один раз я
позвонил ей и плакал в трубку. Она тоже поплакала, и я думаю, в определенном
отношении ей было приятно. Я не ненавидел ее тогда. Как и теперь. Но она меня
путала. Как она меня пугала!
